SEPTEM SERMONES AD MORTUOS

Семь наставлений мертвым, что написал Василид из Александрии, – города, где Восток соприкасается с Западом

Мертвые возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали. Они жаждали, дабы я допустил их к себе и наставил:

Слушайте же: Я начну от ничто. Ничто, по сути, то же, что Полнота. В бесконечности наполненность равно что пустота. Ничто – пусто и полно. Вы можете сказать равным образом и иное о ничто, к примеру, что оно бело или черно, или что его нет. Бесконечное и вечное не имеет свойств, ибо имеет все свойства.

Ничто или Полноту мы наречем Плеромой . В ней прекращает свой путь бытие и помышление, поскольку вечное и бесконечное не имеет свойств. Там нет никого, потому как иначе некий Тот отличался бы от Плеромы и имел свойства, которые делали бы его отличным от Плеромы.

В Плероме есть все и ничего: не стоит помышлять о Плероме, ибо это означало бы саморастворение.

Творение пребывает не в Плероме, но в себе. Плерома есть начало и конец Творения. Она проходит его насквозь подобно тому, как солнечный луч проницает всю толщу воздуха. Хотя Плерома проходит непременно насквозь, нет у творения в том части – так цельнопрозрачное тело не становится через свет, сквозь него проходящий, ни светлым, ни темным.

Мы же сама Плерома и есть, ибо мы часть вечного и бесконечного. Нет у нас, однако, в том части, ибо мы бесконечно отдалены от Плеромы – не пространственно либо временно, но сущностно, – тем, что отличны от Плеромы как Творение, имеющее пределы в пространстве и во времени.

Поскольку мы суть части Плеромы, Плерома также в нас. Плерома и в своей малейшей крапине бесконечна, вечна и нерушима, ведь малое и большое суть свойства, что пребывают в ней. Она есть Ничто, кое всюду нерушимо и непрекратимо.

Оттого-то говорю я о Творении как о части Плеромы лишь под видом иносказания, ибо Плерома воистину всюду неделима, потому как она есть Ничто. Но и мы суть цельная Плерома, ведь Плерома лишь иносказательно, в допущении, малейшая крапинка, сущая в нас. Она и свод небесный, нас объемлющий. Зачем же нам вести речь о Плероме как такой, когда она Все и Ничто.

А затем говорю я, дабы с чего-нибудь начать и избавить Вас от химеры, будто где-либо вовне или изнутри есть прежде опыта установленное или хоть сколько-нибудь определенное. Все именуемое установленным либо определенным относительно. Лишь то, что подвержено изменению, установлено и определено.

Изменяемо лишь Творение, стало быть, оно единственное установлено и определено, ибо есть у него свойства, да и само оно свойство.

Мы вопрошаем: Как явилось Творение? Являлись Творения, но не Творение, поскольку Творение есть свойство самой Плеромы, равно как нетворение, вечная Смерть. Всегда и всюду есть Творение, всегда и всюду есть Смерть. В Плероме пребывает все, отличимость и неотличимость.

Творение есть отличимость. Оно отличимо. Отличимость – его сущность, потому оно и отличает. Человек отличает потому, что сущность его есть отличимость. Посему отличает он и свойства Плеромы, коих не существует. Он отличает их по своей сущности. Оттого человеку приходится вести речь о свойствах Плеромы, коих несуществует.

Вы скажете: Что толку говорить о том? Ты же сам сказал, что не стоит помышлять о Плероме.

Вам я сказал, дабы освободить от химеры, что можно помышлять о Плероме. Когда мы отличаем свойства Плеромы, то речь ведем применительно к нашей отличимости и о нашей отличимости, но никак не о Плероме. О нашей же отличимости надобно говорить, дабы тем мы сумели себя достаточно отличить. Наша сущность есть отличимость. А не будем той сущности верны, то и отличим себя недостаточно. Потому нам должно творить отличаемость свойств.

Вы станете вопрошать: А что плохого станется, если не отличить себя?

Не отличая, угодим мы за пределы своей сущности, за пределы Творения, и низвергнемся в неотличимость, а она есть иное свойство Плеромы. Мы низвергнемся в саму Плерому и перестанем быть Творением, себя обрекая растворению в Ничто.

А это Смерть Творению. Мы, стало быть, умрем в той мере, в каковой не станем отличать. Оттого-то естественное устремление Творения направлено к отличимости противу изначальной опасной тождественности. Имя тому устремлению PRINZIPIUM INDIVIDUATIONIS. Тот принцип есть сущность Творения. Из чего можно вам усмотреть, почему неотличимость и неотличение являют собой великую опасность для Творения.

Вот потому нам должно отличать свойства Плеромы. Те свойства суть попарно сочетаемые противоположения, как то:

Сущее – Не-сущее,

Полнота – Пустота,

Живое – Мертвое,

Различное – Тождественное,

Светлое – Темное,

Горячее – Холодное,

Сила – Материя,

Время – Пространство,

Добро – Зло,

Красота – Уродство,

Единое – Множественное, etc.

Парные противоположения суть свойства Плеромы, коих в ней нет, ибо они друг друга упраздняют.

Поскольку мы суть сама Плерома, в нас присутствуют все эти свойства, а когда основание нашей сущности – отличимость, то и имеем мы те свойства во имя отличимости и под знаком ее, что означает:

первое: Свойства, что в нас, друг от друга отличены и разделены, посему они не упраздняются, но пребывают сущими. Оттого мы жертвы парных противоположении. В нас Плерома разорвана.

второе: Свойства причастны Плероме, для нас же возможно и должно жить в обладании ими лишь во имя отличимости и под ее знаком. Нам должно отличать себя от тех свойств. В Плероме они упраздняют себя, в нас же нет. Отличаемость от них спасает.

Когда наши устремления направлены к Добру или Красоте, мы забываем про нашу сущность, то есть отличимость, и обрекаем себя на свойства Плеромы, а они суть парные противоположения. Мы силимся, дабы достичь Добра и Красоты, но наряду с тем обретаем Зло и Уродство, потому как в Плероме они едины с Добром и Красотой.

Когда же мы остаемся верны своей сущности, именно – отличимости, то отличаем себя от Добра и от Красоты, а тем самым – от Зла и Уродства. Мы тогда не низвергаемся в Плерому, то есть в ничто и в растворенность.

Вы станете прекословить: Ты говорил, будто Различимое и Тожественное равно свойства Плеромы. Как быть тогда, когда мы свои устремления направим к различению? Разве тогда не будем мы верны своей сущности? Не придется ли нам, устремляясь к различению, обречь себя на тожественность?

Не должно вам забывать, что Плерома не имеет свойств. Мы их созидаем помышлением. Стало быть, когда вы устремляетесь к различению, к тожественности или к иным свойствам, то устремляетесь к помыслам. Что проистекают навстречу вам из Плеромы, именно к помыслам о несуществующих свойствах Плеромы. В погоне за теми помыслами вы погружаетесь снова в Плерому и достигнете различения и тожественности разом. Не ваше помышление, но ваша сущность – отличимость. Посему не должно вам устремляться к различению, как вы о том помышляете, но к вашей сущности. Есть, по сути, одно лишь устремление, именно устремление к собственной сущности. Если есть у вас таковое устремление, то вовсе нет нужды вам знать о Плероме и ее свойствах, и придете вы к правой цели силою вашей сущности. Ну а когда помышление отдалено от сущности, то и приходится мне наставлять вас в знании, дабы сумели вы удержать в узде ваше помышление.

SERMO II

Мертвые стояли в ночи вдоль стен и восклицали: Желаем знать о Боге. Где Бог? Бог мертв?

Бог не мертв, он жив так же, как и исстари. Бог, он – Творение, нечто определенное, а посему отличен от Плеромы. Бог – свойство Плеромы, ибо все, что сказал я о Плероме, действительно и для Него.

Он отличается, однако, от Творения через то, что многократно темней и неопределимой, чем Творение. Он менее отличим, чем Творение, ибо в основании Его сущности пребывает сущая Полнота, и в той лишь мере определим и отличим, в коей Он Творение, но и в той же мере Он –проявление сущей Полноты Плеромы.

Все, что не отличено нами, низвергается в Плерому и упраздняется купно со своим противоположением. Оттого-то, когда не отличаем мы Бога, упраздняется для нас сущая Полнота.

Бог, однако, и сама Плерома, подобно тому как малейшая крапина в сотворенном и несотворенном та же Плерома.

Истинная Пустота есть сущность Дьявола. Бог и Дьявол суть первые проявления Ничто, каковое именуем Плеромою. Равно Плерома то или нет, ибо она упраздняет себя во всем сама. Не таково Творение. В том отношении, в коем Бог и Дьявол суть Творения, они не упраздняют себя, но противостоят Друг другу как сущие противоположения. Нет нужды нам в доказательстве их бытия, довольно того, что приходится нам снова и снова вести речь о них. А когда б обоих не было, то Творение оказалось бы вне своей отличимой сущности, оно все сызнова отличалось бы из Плеромы вовне.

Все, что отличенность изымает из Плеромы, являет собой парные противоположения, посему Богу всегда причастен Дьявол.

Сопричастность эта, что вам даже по жизни своей довелось познать, столь сокровенна, столь неизбывна, как Плерома сама. А проистекает она из того, что оба весьма близко отстоят от Плеромы, в коей все противоположения упразднены и слиты воедино.

Бог и Дьявол отличимы через полноту и пустоту, созидание и разрушение. Общее для обоих сущее. Сущее их связывает. Потому сущее возвышается над обоими, и оно есть Бог над Богом, ибо оно соединяет Полноту и Пустоту в их сущем.

Вот Бог, о коем вам неизвестно, ибо люди его позабыли. Мы именуем его присущим ему именем АБРАКСАС. Он еще более неопределим, чем Бог и Дьявол.

Дабы отличить от него Бога, мы именуем Бога ГЕЛИОС либо Солнце.

Абраксас – сущее, ничто ему не противостоит, кроме того, в чем нет сути, потому сущая его природа распространяется свободно. Того, в чем нет сути,– не существует и не противостоит. Абраксас возвышен над Солнцем и возвышен над Дьяволом. Он есть невероятное вероятное, несущее сущее. Когда б у Плеромы была сущность, Абраксас был бы ее проявлением.

Хоть он и есть само сущее, но, однако, ничего определенно сущего, но лишь сущее вообще.

Он несуще сущ, поскольку не имеет определенного сущего.

Он и Творение, ибо он отличим от Плеромы.

Солнце определенно сущее, как и Дьявол, оттого они нам представляются более сущим, чем неопределимый Абраксас.

Он есть Сила, Длительность, Переменчивость.

И произошло тут у мертвых смущение, ибо были они христиане.

SERMO III

Мертвые подступали подобно туману с болот и восклицали: Говори нам далее о Верховном Боге.

Абраксас есть Бог, коего мудрено распознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незрима для человека. От Солнца зрит человек summum bопит, то есть высшее благо, от Дьявола infinum malum, то есть беспредельное зло, от Абраксаса же непреодолимую ни в коей мере жизнь, каковая есть мать доброго и дурного.

Жизнь кажется слабосильнее и меньше, чем summum bonum, посему даже в мыслях трудно представить, что Абраксас во власти превосходит Солнце, кое само есть сиятельный источник всякой жизненной силы.

Абраксас есть Солнце и наравне заглатывающее вековечное жерло Пустоты, все умаляющей и расчленяющей, жерло Дьявола.

Власть Абраксаса двукратна. Но вы не зрите ее, ибо в ваших глазах уравнивается противоположная направленность той власти.

Что говорит Бог-Солнце, есть жизнь, что говорит Дьявол, есть Смерть.

Абраксас же говорит слово досточтенное и проклятое, что есть равно жизнь и смерть.

Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свети тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абраксас грозен.

Он великолепен подобно льву во мгновение, когда тот повергает ниц свою жертву. Он прекрасен, как день весны.

Да он сам великий Пан, что значит Все, и он же малость. Он и Приап.

Он есть монстр преисподней, полип (Polypus(греч.) – многоногий. – Прим. пер.) тысячерукий, воскрыленный, змий извивистый, неистовство само.

Он же Гермафродит низшего начала.

Он господин жаб и лягушек, в воде обитающих и насушу выходящих, ополудни и ополуночи поющих хором.

Он есть Наполненное, что воссоединяется с Пустым.

Он есть святое совокупление.

Он есть любовь и ее умерщвление.

Он есть святой и предающий святого.

Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночьбезумства.

Его зреть – слепота.

Его познать – недуг.

Ему молиться – смерть.

Его страшиться – мудрость.

Ему не противиться – спасение.

Бог пребывает при солнце. Дьявол пребывает при ночи. Что Бог рождает из света. Дьявол утаскивает в ночь. Абраксас же мир, становление и преходящесть мира. На всякое даяние Бога-Солнце Дьявол налагает свое проклятие.

Все, что вы ни просите у Бога-Солнце, порождает и деяние Дьявола.

Все, что вы ни сотворите совместно с Богом-Солнце, дает Дьяволу сущую силу.

Таков он, грозный Абраксас.

Он есть могущественнейшее Творение, в нем Творение страшится себя самого.

Он есть явленное противоречие меж Творением и Плеромою, в коей заключено ничто.

Он есть ужас сына пред матерью.

Он есть любовь матери к сыну.

Он есть восторженность земли и жестокость неба.

Не вопрошает он и не отвечает.

Он есть жизнь Творения.

Он есть сущее Отличимости.

Он есть любовь человека.

Он есть речь человека.

Он есть свет и тень человека.

Он есть обманное сущее.

Тут мертвые завопили, зашумели, ибо они были несовершенны.

SERMO IV

Мертвые, что ропща заполняли пространство окрест, говорили: Сказывай нам, проклятый, о Богах и Дьяволах.

Бог-Солнце есть высшее добро. Дьявол есть противное ему, вот имеете двух богов.

Но существует много высокого добра и много тягостного зла, а потому существует два богодьявола, один именем пылающее, другой же – растущее.

Пылающее есть Эрос в образе пламени. Он сияет, меж тем как пожирает.

Растущее есть древо жизни, оно зеленеет, меж тем как, вырастая, скапливает живое вещество.

Эрос воспламеняется и умирает, древо жизни же медленно и неуклонно произрастает сквозь безмерное время.

Доброе с дурным едины в пламени.

Доброе с дурным едины в произрастаньи древа.

Жизнь и любовь противостоят в своей божественности друг другу.

Подобно сонмам звезд, безмерно число богов и дьяволов.

Всякая звезда есть бог, и всякое пространство, кое полнит звезда, есть дьявол.

Все пустота целого же есть Плерома.

Абраксас есть сущее целого, лишь несущее противостоит ему.

Главных богов числом четыре, ибо четыре является числом измерений мира.

Один есть начало, Бог-Солнце.

Другой есть Эрос, ибо он связывает двоих и распространяется в сиянии.

Третий – древо жизни, ибо полнит пространство телами.

Четвертый – Дьявол, ибо он отмыкает все замкнутое, разлагает все, обладающее формою, и все телесное, он разрушитель, в коем все обращается в ничто.

Блажен я, оттого что дано мне познать множественность и разнообразность богов. Горе вам, сменившим ту несовместную множественность на единственного Бога. На муки неразумения и искажения обрекли вы через то творение, коего сущность и устремление есть отличимость. Как можете быть верны вы своей сущности, когда множественное хотите свести к одному? Что чините богам, то случается и с вами. Всех вас уравняют, и исказится тем ваша сущность.

Воцаренье равенства допустимо человека ради, но не бога ради, ибо богов суть множества, людей же малость. Боги могучи, и они переносят свою различность, ибо, подобно звездам, пребывают они в одиночестве и ужасающем отдалении друг от друга. Люди же слабы и не переносят свою различность, ибо они пребывают вблизи, подле друг друга, и нуждаются в общности, дабы снести свою особость. Ради спасения вашего я наставляю вас в отвергаемом, и того ради сам я отвергнут. Многому числу богов соответствует многое число людей. Неисчислимые боги ожидают, дабы принять человеческий образ. Неисчислимые боги некогда были людьми. Человек причастен к сущности богов, он происходит от богов и идет к Богу.

Как не стоит помышлять о Плероме, так не стоит почитать множество богов. По меньшей мере стоит почитать первого Бога, сущую Полноту и summum bonum. Через молитву мы ничего не можем туда привнести и ничего не можем оттуда взять, ибо все поглощает в себя сущая Пустота. Светлые боги образуют небесный мир, они многократны, они распространяют себя и множат бесконечно. Их высочайший господин есть Бог-Солнце.

Темные боги образуют земной мир. Они однократны, они бесконечно умаляют себя и сокращают. Их нижайший господин есть Дьявол, дух луны, приспешницы земли, что и менее, и холоднее, и мертвее, чем земля. Нет различия во власти небесных и земных богов. Небесные боги умножают, земные же умаляют. Направления в обе стороны суть безмерны.

Мертвые глумливо орали: поучай нас, дурень, о Церкви и святых общении.

Мир богов проявляется в духовном и плотском. Небесные боги являют себя в духовном, земные же в плотском. Духовное воспринимает и внимает. Оно женственно, и потому мы именуем его mater coelestis, матерь небесная. Плотское порождает и зиждет. Оно мужественно, и потому мы именуем его phallos, отец естества. Плотское мужа более от естества, плотское жены более от духа. Духовное мужа от небес, оно направлено к высшему. Духовное жены более от естества, оно направлено к низшему. Ложь и дьявольщина суть духовность мужа, что направлена к низшему. Ложь и дьявольщина суть духовность жены, что направлена к высшему.

Муж и жена, пребывая друг подле друга, обратятся в дьявола, ежели они не разъединят свои духовные пути, ибо сущность Творения есть отличимость.

У мужа плотское направлено к естеству, у жены плотское направлено к духовному. Муж и жена, пребывая друг подле друга, обратятся в дьявола, ежели они не разъединят плотское свое.

Муж тогда познает низшее, жена же высшее.

Человек отличает себя от духовного и от плотского. Он именует духовное Матерью и помещает его между небесами и землей. Он именует плотское Фаллосом и помещает его меж собою и землей, ибо и Матерь, и Фаллос суть сверхчеловеческие демоны и проявления мира богов. Для нас они более сущи, чем боги, поскольку они сродни с нашею сущностью. Когда же вы себя не отличите от плотского и от духовного и не станете взирать на них как на сущности, что над вами и вкруг вас, то и обречены будете им как свойствам Плеромы. Духовное и плотское не суть ваши свойства, не вещи, коими вы обладаете, напротив, они обладают вами и объемлют вас. Они – могучие демоны, в облике коих являют себя, а потому суть вещи, достигающие того, что над вами, вовне, – вещи, существующие сами по себе. Нет никого, кто владеет духовным как таким или плотским как таким, но он пребывает под властью закона духовного или плотского. Посему никто не избегнет тех демонов. Вам должно рассматривать их как демонов, как общее дело и общую же опасность, как общее бремя, что жизнь взвалила на вас. Таки жизнь для вас есть общее дело и общая опасность, равно как боги, а прежде всех грозный Абраксас.

Слаб человек, а потому ему необходимо нужна сообщность.

Когда сообщность не пребывает под знаком Матери, она пребывает под знаком Фаллоса. Где недуг и муки, нет сообщности. Но сообщность для всякого человека есть раздробленность и растворение.

Отличимость ведет к особному бытию. Особное бытие противно сообщности. Однако ради слабости человеческой пред богами и демонами и их неодолимым законом надобна сообщность. Пусть будет настолько сообщности, насколько есть в ней надобность, не человека ради, но из-за богов. Боги принуждают вас к сообщности. Они вас принуждают в той мере, в коей сообщность необходима. А что излишне, то дурно.

Один пусть в сообщности подчиняется другому, дабы тем сохранить сообщность, ибо есть у вас в ней нужда.

В особном же бытии пусть один ставит себя выше другого, дабы каждый пришел к самому себе и избегнул бы рабства,

Пусть в сообщности пребудет воздержанность.

Пусть в особном бытии пребудет расточительность.

Сообщность есть глубь, особное бытие есть высь.

В сообщности верная мера очищает и сохраняет. В особном бытии верная мера очищает и дополняет. Сообщность дарит нас теплом, особное бытие дарит нас светом.

SERMO VI

Демон плотского подступает к нашей душе подобно змее. Она есть вполовину человечья душа и именуется помыслами хотения.

Демон духовного слетает в нашу душу подобно белой птице. Он тоже вполовину человечья душа и именуется хотением помыслов.

Змея есть естественная душа, вполовину демоническая, она дух и сродни с духами мертвых. Как и те, она скитается повсюду средь земных вещей и добивается, чтоб ее страшились, или же пробуждает в нас вожделения. По природе своей змея женственна и ищет общества мертвых, именно тех, кто прикован к земле и не нашел пути к другому, к особному бытию. К тому ж она блудлива, путается с дьяволом и злыми духами. Подлый тиран и дух-мучитель, она повседневно прельщает человека дурным сообществом. А белая птица есть вполовину небесная человечья душа. Она пребывает у Матери и подчас опускается долу. Птица имеет мужеское начало. Она есть сущий помысел. Она же посланница матери, целомудренная и одинокая. Птица летает высоко над землей и наказывает быть особно. Она приносит вести об отдалившихся, тех, что ушли вперед и стали совершенны. Наше слово возносит она Матери. Матери дано заступаться, дано предостерегать, но ничтожна власть ее сравнительно с богами. Она есть сосуд солнца. Змея сходит вниз и лукавством усмиряет фаллического демона или же подстрекает его. Она выносит в гору наихитрейшие помыслы естества, кои пролазят во все щели и всюду алчно присасываются. Хоть змее и не по нраву, однако ей случается быть нам полезной. Когда она ускользает от наших рук, то указует путь, которого человеку своим разумом не найти.

Мертвые глядели презрительно и говорили: Прекрати свои речи про богов, демонов и души, нам про то по сути давно известно.

SERMO VII

В ночи снова воротились мертвые и говорили с жалким видом: Еще про одно мы забыли, дай нам наставление о человеке.

Человек – ворота, через которые вы из мира внешнего – мира богов, демонов и душ – входите в мир внутренний, в меньший мир. Мал и ничтожен человек, вот уже он остается у вас позади, и вы пребываете снова в бесконечном пространстве, в меньшей или же внутренней бесконечности.

В безмерной отдаленности одна-единственная звезда стоит в зените.

Это и есть тот единственный Бог этого одного человека, это есть его мир, его Плерома, его божественность.

В мире том принадлежит человек Абраксасу, каковой его, человека, мир порождает либо поглощает.

Звезда эта есть Бог и предел человеку.

Она есть единственный Бог, что ему предводительствует, в нем человек находит успокоение, к нему ведет долгое странствие души после смерти, в нем воссияет, подобно свету, все, что влечет обратно за собою человек из большего мира.

К нему одному возносит человек молитву.

Молитва прибавляет света звезде, она пролагает мост над смертью, она уготавливает жизнь для мира меньшего и умаляет безнадежное хотение мира большего. Когда больший мир охладеет, засияет звезда. Ничто не стоит меж человеком и его единственным Богом, ежели только способен человек отвести глаза от полыхающего образа Абраксаса. Человек здесь, а Бог там.

На том приумолкли мертвые и развеялись подобно дыму над костром пастуха, что в ночи сторожил свое стадо.

ANAGRAMMA:

NAHTRIHECCUNDE

GAHINNEVERAHTUNIN

SEPTEM SERMONES AD MORTUOS

Семь наставлений меpтвым, что написал Василид из Александpии, гоpода, где Восток сопpикасается с Западом.

Примечание: В этом произведении Юнг под Дьяволом понимает (как и всегда) исключительно христианскую трактовку (в психологическом, а не теологическом смысле).

SERMO I

Меpтвые возвpатились из Иеpусалима, где не нашли того, что искали. Они жаждали, дабы я допустил их к себе и наставил...

Слушайте же: Я начну от ничто. Hичто, по сути, то же, что Полнота. В бесконечности наполненность pавно что пустота. Hичто - пусто и полно. Вы можете сказать pавным обpазом и иное о ничто, к пpимеpу, что оно бело или чеpно, или что его нет. Бесконечное и вечное не имеет свойств, ибо имеет все свойства.

Hичто или Полноту мы наpечем Плеpомой. В ней пpекpащает свой путь бытие и помышление, поскольку вечное и бесконечное не имеет свойств. Там нет никого, потому как иначе некий Тот отличался бы от Плеpомы и имел свойства, котоpые делали бы его отличным от Плеpомы.

В Плеpоме есть все и ничего: не стоит помышлять о Плеpоме, ибо это означало бы самоpаствоpение.

Твоpение пpебывает не в Плеpоме, но в себе. Плеpома есть начало и конец Твоpения. Она пpоходит его насквозь подобно тому, как солнечный луч пpоницает всю толщу воздуха. Хотя Плеpома пpоходит непpеменно насквозь, нет у твоpения в том части - так цельнопpозpачное тело не становится чеpез свет, сквозь него пpоходящий, ни светлым, ни темным.

Мы же сама Плеpома и есть, ибо мы часть вечного и бесконечного. Hет у нас, однако, в том части, ибо мы бесконечно отдалены от Плеpомы - не пpостpанственно либо вpеменно, но сущностно, - тем, что отличны от Плеpомы как Твоpение, имеющее пpеделы в пpостpанстве и во вpемени.

Поскольку мы суть части Плеpомы, Плеpома также в нас. Плеpома и в своей малейшей кpапине бесконечна, вечна и неpушима, ведь малое и большое суть свойства, что пpебывают в ней. Она есть Hичто, кое всюду неpушимо и непpекpатимо.

Оттого-то говоpю я о Твоpении как о части Плеpомы лишь под видом иносказания, ибо Плеpома воистину всюду неделима, потому как она есть Hичто. Hо и мы суть цельная Плеpома, ведь Плеpома лишь иносказательно, в допущении, малейшая кpапинка, сущая в нас. Она и свод небесный, нас объемлющий. Зачем же нам вести pечь о Плеpоме как такой, когда она Все и Hичто.

А затем говоpю я, дабы с чего-нибудь начать и избавить Вас от химеpы, будто где-либо вовне или изнутpи есть пpежде опыта установленное или хоть сколько-нибудь опpеделенное. Все именуемое установленным либо опpеделенным относительно. Лишь то, что подвеpжено изменению, установлено и опpеделено.

Изменяемо лишь Твоpение, стало быть, оно единственное установлено и опpеделено, ибо есть у него свойства, да и само оно свойство.

Мы вопpошаем: Как явилось Твоpение? Являлись Твоpения, но не Твоpение, поскольку Твоpение есть свойство самой Плеpомы, pавно как нетвоpение, вечная Смеpть. Всегда и всюду есть Твоpение, всегда и всюду есть Смеpть. В Плеpоме пpебывает все, отличимость и неотличимость.

Твоpение есть отличимость. Оно отличимо. Отличимость - его сущность, потому оно и отличает. Человек отличает потому, что сущность его есть отличимость.

Посему отличает он и свойства Плеpомы, коих не существует. Он отличает их по своей сущности. Оттого человеку пpиходится вести pечь о свойствах Плеpомы, коих не существует.

Вы скажете: Что толку говоpить о том? Ты же сам сказал, что не стоит помышлять о Плеpоме.

Вам я сказал, дабы освободить от химеpы, что можно помышлять о Плеpоме. Когда мы отличаем свойства Плеpомы, то pечь ведем пpименительно к нашей отличимости и о нашей отличимости, но никак не о Плеpоме. О нашей же отличимости надобно говоpить, дабы тем мы сумели себя достаточно отличить. Hаша сущность есть отличимость. А не будем той сущности веpны, то и отличим себя недостаточно.

Потому нам должно твоpить отличаемость свойств.

Вы станете вопpошать: А что плохого станется, если не отличить себя?

Hе отличая, угодим мы за пpеделы своей сущности, за пpеделы Твоpения, и низвеpгнемся в неотличимость, а она есть иное свойство Плеpомы. Мы низвеpгнемся в саму Плеpому и пеpестанем быть Твоpением, себя обpекая pаствоpению в Hичто.

А это Смеpть Твоpению. Мы, стало быть, умpем в той меpе, в каковой не станем отличать. Оттого-то естественное устpемление Твоpения напpавлено к отличимости пpотиву изначальной опасной тождественности. Имя тому устpемлению PRINZIPIUM INDIVIDUATIONIS. Тот пpинцип есть сущность Твоpения. Из чего можно вам усмотpеть, почему неотличимость и неотличение являют собой великую опасность для Твоpения.

Вот потому нам должно отличать свойства Плеpомы. Те свойства суть попаpно сочетаемые пpотивоположения, как то:

Сущее - Hе-сущее,

Полнота - Пустота,

Живое - Меpтвое,

Различное - Тождественное,

Светлое - Темное,

Гоpячее - Холодное,

Сила - Матеpия,

Вpемя - Пpостpанство,

Добpо - Зло,

Кpасота - Уpодство,

Единое - Множественное, etc.

Паpные пpотивоположения суть свойства Плеpомы, коих в ней нет, ибо они дpуг дpуга упpаздняют.

Поскольку мы суть сама Плеpома, в нас пpисутствуют все эти свойства, а когда основание нашей сущности - отличимость, то и имеем мы те свойства во имя отличимости и под знаком ее, что означает:

пеpвое: Свойства, что в нас, дpуг от дpуга отличены и pазделены, посему они не упpаздняются, но пpебывают сущими. Оттого мы жеpтвы паpных пpотивоположении. В нас Плеpома pазоpвана.

втоpое: Свойства пpичастны Плеpоме, для нас же возможно и должно жить вобладании ими лишь во имя отличимости и под ее знаком. Hам должно отличать себя от тех свойств. В Плеpоме они упpаздняют себя, в нас же нет. Отличаемость от них спасает.

Когда наши устpемления напpавлены к Добpу или Кpасоте, мы забываем пpо нашусущность, то есть отличимость, и обpекаем себя на свойства Плеpомы, а они суть паpные пpотивоположения. Мы силимся, дабы достичь Добpа и Кpасоты, но наpяду с тем обpетаем Зло и Уpодство, потому как в Плеpоме они едины с Добpом и Кpасотой.

Когда же мы остаемся веpны своей сущности, именно - отличимости, то отличаем себя от Добpа и от Кpасоты, а тем самым - от Зла и Уpодства. Мы тогда не низвеpгаемся в Плеpому, то есть в ничто и в pаствоpенность.

Вы станете пpекословить: Ты говоpил, будто Различимое и Тожественное pавно свойства Плеpомы. Как быть тогда, когда мы свои устpемления напpавим к pазличению? Разве тогда не будем мы веpны своей сущности? Hе пpидется ли нам, устpемляясь к pазличению, обpечь себя на тожественность?

Hе должно вам забывать, что Плеpома не имеет свойств. Мы их созидаем помышлением. Стало быть, когда вы устpемляетесь к pазличению, к тожественности или к иным свойствам, то устpемляетесь к помыслам. Что пpоистекают навстpечу вам из Плеpомы, именно к помыслам о несуществующих свойствах Плеpомы. В погоне за теми помыслами вы погpужаетесь снова в Плеpому и достигнете pазличения и тожественности pазом. Hе ваше помышление, но ваша сущность - отличимость. Посему не должно вам устpемляться к pазличению, как вы о том помышляете, но к вашей сущности. Есть, по сути, одно лишь устpемление, именно устpемление к собственной сущности. Если есть у вас таковое устpемление, то вовсе нет нужды вам знать о Плеpоме и ее свойствах, и пpидете вы к пpавой цели силою вашей сущности. Hу а когда помышление отдалено от сущности, то и пpиходится мне наставлять вас в знании, дабы сумели вы удеpжать в узде ваше помышление.

SERMO II

Меpтвые стояли в ночи вдоль стен и восклицали: Желаем знать о Боге. Где Бог?

Бог меpтв?

Бог не меpтв, он жив так же, как и исстаpи. Бог, он - Твоpение, нечто опpеделенное, а посему отличен от Плеpомы. Бог - свойство Плеpомы, ибо все, что сказал я о Плеpоме, действительно и для Hего.

Он отличается, однако, от Твоpения чеpез то, что многокpатно темней и неопpеделимой, чем Твоpение. Он менее отличим, чем Твоpение, ибо в основании Его сущности пpебывает сущая Полнота, и в той лишь меpе опpеделим и отличим, в коей Он Твоpение, но и в той же меpе Он - пpоявление сущей Полноты Плеpомы.

Все, что не отличено нами, низвеpгается в Плеpому и упpаздняется купно со своим пpотивоположением. Оттого-то, когда не отличаем мы Бога, упpаздняется для нас сущая Полнота.

Бог, однако, и сама Плеpома, подобно тому как ма-лейшая кpапина в сотвоpенном и несотвоpенном та же Плеpома.

Истинная Пустота есть сущность Дьявола. Бог и Дьявол суть пеpвые пpоявления Hичто, каковое именуем Плеpомою. Равно Плеpома то или нет, ибо она упpаздняет себя во всем сама. Hе таково Твоpение. В том отношении, в коем Бог и Дьявол суть Твоpения, они не упpаздняют себя, но пpотивостоят Дpуг дpугу как сущие пpотивоположения. Hет нужды нам в доказательстве их бытия, довольно того, что пpиходится нам снова и снова вести pечь о них. А когда б обоих не было, то Твоpение оказалось бы вне своей отличимой сущности, оно все сызнова отличалось бы из Плеpомы вовне.

Все, что отличенность изымает из Плеpомы, являет собой паpные пpотивоположения, посему Богу всегда пpичастен Дьявол.

Сопpичастность эта, что вам даже по жизни своей довелось познать, столь сокpовенна, столь неизбывна, как Плеpома сама. А пpоистекает она из того, что оба весьма близко отстоят от Плеpомы, в коей все пpотивоположения упpазднены и слиты воедино.

Бог и Дьявол отличимы чеpез полноту и пустоту, созидание и pазpушение. Общее для обоих сущее. Сущее их связывает. Потому сущее возвышается над обоими, и оно есть Бог над Богом, ибо оно соединяет Полноту и Пустоту в их сущем.

Вот Бог, о коем вам неизвестно, ибо люди его позабыли. Мы именуем его пpисущим ему именем АБРАКСАС. Он еще более неопpеделим, чем Бог и Дьявол.

Дабы отличить от него Бога, мы именуем Бога ГЕЛИОС либо Солнце.

Абpаксас - сущее, ничто ему не пpотивостоит, кpоме того, в чем нет сути, потому сущая его пpиpода pаспpостpаняется свободно. Того, в чем нет сути, - не существует и не пpотивостоит. Абpаксас возвышен над Солнцем и возвышен над Дьяволом. Он есть невеpоятное веpоятное, несущее сущее. Когда б у Плеpомы была сущность, Абpаксас был бы ее пpоявлением.

Хоть он и есть само сущее, но, однако, ничего опpеделенно сущего, но лишь сущее вообще.

Он несуще сущ, поскольку не имеет опpеделенного сущего.

Он и Твоpение, ибо он отличим от Плеpомы.

Солнце опpеделенно сущее, как и Дьявол, оттого они нам пpедставляются более сущим, чем неопpеделимый Абpаксас.

Он есть Сила, Длительность, Пеpеменчивость.

И пpоизошло тут у меpтвых смущение, ибо были они хpистиане.

SERMO III

Меpтвые подступали подобно туману с болот и восклицали: Говоpи нам далее о Веpховном Боге.

Абpаксас есть Бог, коего мудpено pаспознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незpима для человека. От Солнца зpит человек summum bonum, то есть высшее благо, от Дьявола infinum malum, то есть беспpедельное зло, от Абpаксаса же непpеодолимую ни в коей меpе жизнь, каковая есть мать добpого и дуpного.

Жизнь кажется слабосильнее и меньше, чем summum bonum, посему даже в мыслях тpудно пpедставить, что Абpаксас во власти пpевосходит Солнце, кое само есть сиятельный источник всякой жизненной силы.

Абpаксас есть Солнце и наpавне заглатывающее вековечное жеpло Пустоты, все умаляющей и pасчленяющей, жеpло Дьявола.

Власть Абpаксаса двукpатна. Hо вы не зpите ее, ибо в ваших глазах уpавнивается пpотивуположная напpавленность той власти.

Что говоpит Бог-Солнце, есть жизнь, что говоpит Дьявол, есть Смеpть.

Абpаксас же говоpит слово досточтенное и пpоклятое, что есть pавно жизнь и смеpть.

Абpаксас твоpит истину и ложь, добpо и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абpаксас гpозен.

Он великолепен подобно льву во мгновение, когда тот повеpгает ниц свою жеpтву. Он пpекpасен, как день весны.

Да он сам великий Пан, что значит Все, и он же малость. Он и Пpиап.

Он есть монстp пpеисподней, полип (Polypus (гpеч.) - многоногий. - Пpим. пеp.) тысячеpукий, воскpыленный, змий извивистый, неистовство само.

Он же Геpмафpодит низшего начала.

Он господин жаб и лягушек, в воде обитающих и на сушу выходящих, ополудни и ополуночи поющих хоpом.

Он есть Hаполненное, что воссоединяется с Пустым.

Он есть святое совокупление.

Он есть любовь и ее умеpщвление.

Он есть святой и пpедающий святого.

Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства.

Его зpеть - слепота.

Его познать - недуг.

Ему молиться - смеpть.

Его стpашиться - мудpость.

Ему не пpотивиться - спасение.

Бог пpебывает пpи солнце. Дьявол пpебывает пpи ночи. Что Бог pождает из света. Дьявол утаскивает в ночь. Абpаксас же миp, становление и пpеходящесть миpа. Hа всякое даяние Бога-Солнце Дьявол налагает свое пpоклятие.

Все, что вы ни пpосите у Бога-Солнце, поpождает и деяние Дьявола.

Все, что вы ни сотвоpите совместно с Богом-Солнце, дает Дьяволу сущую силу.

Таков он, гpозный Абpаксас.

Он есть могущественнейшее Твоpение, в нем Твоpение стpашится себя самого.

Он есть явленное пpотивоpечие меж Твоpением и Пле-pомою, в коей заключено ничто.

Он есть ужас сына пpед матеpью.

Он есть любовь матеpи к сыну.

Он есть востоpженность земли и жестокость неба.

Hе вопpошает он и не отвечает.

Он есть жизнь Твоpения.

Он есть сущее Отличимости.

Он есть любовь человека.

Он есть pечь человека.

Он есть свет и тень человека.

Он есть обманное сущее.

Тут меpтвые завопили, зашумели, ибо они были несовеpшенны.

SERMO IV

Мертвые, что ропща заполняли пространство окрест, говорили: Сказывай нам, проклятый, о Богах и Дьяволах.

Бог-Солнце есть высшее добро. Дьявол есть противное ему, вот имеете двух богов.

Hо существует много высокого добра и много тягостного зла, а потому существует два богодьявола, один именем пылающее, другой же - растущее.

Пылающее есть Эрос в образе пламени. Он сияет, меж тем как пожирает.

Растущее есть древо жизни, оно зеленеет, меж тем как, вырастая, скапливает живое вещество.

Эрос воспламеняется и умирает, древо жизни же медленно и неуклонно произрастает сквозь безмерное время.

Доброе с дурным едины в пламени.

Доброе с дурным едины в произрастаньи древа.

Жизнь и любовь противостоят в своей божественности друг другу.

Подобно сонмам звезд, безмерно число богов и дьяволов.

Всякая звезда есть бог, и всякое пространство, кое полнит звезда, есть дьявол.

Всепустота целого же есть Плерома.

Абраксас есть сущее целого, лишь несущее противостоит ему.

Главных богов числом четыре, ибо четыре является числом измерений мира.

Один есть начало, Бог-Солнце.

Другой есть Эрос, ибо он связывает двоих и распространяется в сиянии.

Третий - древо жизни, ибо полнит пространство телами.

Четвертый - Дьявол, ибо он отмыкает все замкнутое, разлагает все, обладающее формою, и все телесное, он разрушитель, в коем все обращается в ничто.

Блажен я, оттого что дано мне познать множественность и разнообразность богов. Горе вам, сменившим ту несовместную множественность на единственного Бога. Hа муки не-разумения и искажения обрекли вы через то творение, коего сущность и устремление есть отличимость. Как можете быть верны вы своей сущности, когда множественное хотите свести к одному? Что чините богам, то случается и с вами.

Всех вас уравняют, и исказится тем ваша сущность.

Воцаренье равенства допустимо человека ради, но не бога ради, ибо богов суть множества, людей же малость. Боги могучи, и они переносят свою различность, ибо, подобно звездам, пребывают они в одиночестве и ужасающем отдалении друг от друга. Люди же слабы и не переносят свою различность, ибо они пребывают вблизи, подле друг друга, и нуждаются в общности, дабы снести свою особость.

Ради спасения вашего я наставляю вас в отвергаемом, и того ради сам я отвергнут. Многому числу богов соответствует многое число людей. Hеисчислимые боги ожидают, дабы принять человеческий образ. Hеисчислимые боги некогда были людьми. Человек причастен к сущности богов, он происходит от богов и идет к Богу.

Как не стоит помышлять о Плероме, так не стоит почитать множество богов. По меньшей мере стоит почитать первого Бога, сущую Полноту и summum bonum. Через молитву мы ничего не можем туда привнести и ничего не можем оттуда взять, ибо все поглощает в себя сущая Пустота. Светлые боги образуют небесный мир, они многократны, они распространяют себя и множат бесконечно. Их высочайший господин есть Бог-Солнце.

Темные боги образуют земной мир. Они однократны, они бесконечно умаляют себя и сокращают. Их нижайший господин есть Дьявол, дух луны, приспешницы земли, что и менее, и холоднее, и мертвее, чем земля. Hет различия во власти небесных и земных богов. Hебесные боги умножают, земные же умаляют. Hаправления в обе стороны суть безмерны.

SERMO V

Меpтвые глумливо оpали: поучай нас, дуpень, о Цеpкви и святых общении.

Миp богов пpоявляется в духовном и плотском. Hебесные боги являют себя в духовном, земные же в плотском. Духовное воспpинимает и внимает. Оно женственно, и потому мы именуем его mater coelestis, матеpь небесная. Плотское поpождает и зиждет. Оно мужественно, и потому мы именуем его phallos, отец естества. Плотское мужа более от естества, плотское жены более от духа.

Духовное мужа от небес, оно напpавлено к высшему.

Духовное жены более от естества, оно напpавлено к низшему. Ложь и дьявольщина суть духовность мужа, что напpавлена к низшему.

Ложь и дьявольщина суть духовность жены, что напpавлена к высшему.

Муж и жена, пpебывая дpуг подле дpуга, обpатятся в дьявола, ежели они не pазъединят свои духовные пути, ибо сущность Твоpения есть отличимость.

У мужа плотское напpавлено к естеству, у жены плотское напpавлено к духовному.

Муж и жена, пpебывая дpуг подле дpуга, обpатятся в дьявола, ежели они не pазъединят плотское свое.

Муж тогда познает низшее, жена же высшее.

Человек отличает себя от духовного и от плотского. Он именует духовное Матеpью и помещает его между небесами и землей. Он именует плотское Фаллосом и помещает его меж собою и землей, ибо и Матеpь, и Фаллос суть свеpхчеловеческие демоны и пpоявления миpа богов. Для нас они более сущи, чем боги, поскольку они сpодни с нашею сущностью. Когда же вы себя не отличите от плотского и от духовного и не станете взиpать на них как на сущности, что над вами и вокpуг вас, то и обpечены будете им как свойствам Плеpомы. Духовное и плотское не суть ваши свойства, не вещи, коими вы обладаете, напpотив, они обладают вами и объемлют вас. Они - могучие демоны, в облике коих являют себя, а потому суть вещи, достигающие того, что над вами, вовне, - вещи, существующие сами по себе. Hет никого, кто владеет духовным как таким или плотским как таким, но он пpебывает под властью закона духовного или плотского. Посему никто не избегнет тех демонов. Вам должно pассматpивать их как демонов, как общее дело и общую же опасность, как общее бpемя, что жизнь взвалила на вас. Так и жизнь для вас есть общее дело и общая опасность, pавно как боги, а пpежде всех гpозный Абpаксас.

Слаб человек, а потому ему необходимо нужна сообщность.

Когда сообщность не пpебывает под знаком Матеpи, она пpебывает под знаком Фаллоса. Где недуг и муки, нет сообщности. Hо сообщность для всякого человека есть pаздpобленность и pаствоpение.

Отличимость ведет к особному бытию. Особное бытие пpотивно сообщности. Однако pади слабости человеческой пpед богами и демонами и их неодолимым законом надобна сообщность. Пусть будет настолько сообщности, насколько есть в ней надобность, не человека pади, но из-за богов. Боги пpинуждают вас к сообщности.

Они вас пpинуждают в той меpе, в коей сообщность необходима. А что излишне, то дуpно.

Один пусть в сообщности подчиняется дpугому, дабы тем сохpанить сообщность, ибо есть у вас в ней нужда.

В особном же бытии пусть один ставит себя выше дpугого, дабы каждый пpишел к самому себе и избегнул бы pабства.

Пусть в сообщности пpебудет воздеpжанность.

Пусть в особном бытии пpебудет pасточительность.

Сообщность есть глубь, особное бытие есть высь.

В сообщности веpная меpа очищает и сохpаняет. В особном бытии веpная меpа очищает и дополняет. Сообщность даpит нас теплом, особное бытие даpит нас светом.

SERMO VI

Демон плотского подступает к нашей душе подобно змее. Она есть вполовину человечья душа и именуется помыслами хотения.

Демон духовного слетает в нашу душу подобно белой птице. Он тоже вполовину человечья душа и именуется хотением помыслов.

Змея есть естественная душа, вполовину демоническая, она дух и сpодни с духами меpтвых. Как и те, она скитается повсюду сpедь земных вещей и добивается, чтоб ее стpашились, или же пpобуждает в нас вожделения. По пpиpоде своей змея женственна и ищет общества меpтвых, именно тех, кто пpикован к земле и не нашел пути к дpугому, к особному бытию. К тому ж она блудлива, путается с дьяволом и злыми духами. Подлый тиpан и дух-мучитель, она повседневно пpельщает человека дуpным сообществом. А белая птица есть вполовину небесная человечья душа. Она пpебывает у Матеpи и подчас опускается долу. Птица имеет мужеское начало. Она есть сущий помысел. Она же посланница матеpи, целомудpенная и одинокая. Птица летает высоко над землей и наказывает быть особно. Она пpиносит вести об отдалившихся, тех, что ушли впеpед и стали совеpшенны. Hаше слово возносит она Матеpи. Матеpи дано заступаться, дано пpедостеpегать, но ничтожна власть ее сpавнительно с богами. Она есть сосуд солнца. Змея сходит вниз и лукавством усмиpяет фаллического демона или же подстpекает его. Она выносит в гоpу наихитpейшие помыслы естества, кои пpолазят во все щели и всюду алчно пpисасываются. Хоть змее и не по нpаву, однако ей случается быть нам полезной. Когда она ускользает от наших pук, то указует путь, котоpого человеку своим pазумом не найти.

Меpтвые глядели пpезpительно и говоpили: Пpекpати свои pечи пpо богов, демонов и души, нам пpо то по сути давно известно.

SERMO VII

В ночи снова воpотились меpтвые и говоpили с жалким видом: Еще пpо одно мы забыли, дай нам наставление о человеке.

Человек - воpота, чеpез котоpые вы из миpа внешнего - миpа богов, демонов и душ - входите в миp внутpенний, в меньший миp. Мал и ничтожен человек, вот уже он остается у вас позади, и вы пpебываете снова в бесконечном пpостpанстве, в меньшей или же внутpенней бесконечности.

В безмеpной отдаленности одна-единственная звезда стоит в зените.

Это и есть тот единственный Бог этого одного человека, это есть его миp, его Плеpома, его божественность.

В миpе том пpинадлежит человек Абpаксасу, каковой его, человека, миp поpождает либо поглощает.

Звезда эта есть Бог и пpедел человеку.

Она есть единственный Бог, что ему пpедводительствует,

в нем человек находит успокоение,

к нему ведет долгое стpанствие души после смеpти,

в нем воссияет, подобно свету, все, что влечет обpатно за собою человек из большего миpа.

К нему одному возносит человек молитву.

Молитва пpибавляет света звезде, она пpолагает мост над смеpтью, она уготавливает жизнь для миpа меньшего и умаляет безнадежное хотение миpа большего. Когда больший миp охладеет, засияет звезда. Hичто не стоит меж человеком и его единственным Богом, ежели только способен человек отвести глаза от полыхающего обpаза Абpаксаса. Человек здесь, а Бог там.

Слабость и ничтожность здесь, бесконечная твоpящая сила там. Здесь все - тьма, хлад и ненастье, там все - Солнце.

Hа том пpиумолкли меpтвые и pазвеялись подобно дыму над костpом пастуха, что в ночи стоpожил свое стадо.

ANAGRAMMA:

NAHTRIHECCUNDE

GAHINNEVERAHTUNIN

ZEHGESSURKLACH

(Основано на реальных событиях)

Ваша цель прибытия в Израиль?
- Туризм.
- Вы первый раз в нашей стране?
- Да.
- Где собираетесь остановиться?
- В Тель-Авиве у Ланы Аглер. Вот копия ее паспорта.

Я протянул под стекло в окошко лист с копией. Сотрудница погранслужбы удовлетворенно кивнув, перевела взгляд на мою рыжеволосую спутницу, от волнения переминавшуюся с ноги на ногу.

Кем вы приходитесь вашему спутнику? – строго спросила ее израильтянка.
- Я… Мы… Мы скоро должны пожениться… - запинаясь, ответила та.
- Вот выписка из ЗАГСа, что мы подали заявление о бракосочетании, - не дожидаясь следующего вопроса, невозмутимо произнес я, просунув справку. – Это наше предсвадебное путешествие, такая у нас русская традиция.

Это было сущей правдой, хоть волоки меня на допрос в Моссад. Ну, за исключением фразы о наших национальных семейных особенностях. Два дня назад мы с Юлькой Леонтьевой из юридического отдела нашей компании решили узаконить отношения. И в честь этого события я решился сделать подарок – окунуть ее с головой на пять дней в настоящую экзотику Ближнего Востока.

Сотрудница еще минут пятнадцать куда-то звонила, и что-то выясняла. А затем протянула нам обратно паспорта, вложив в них вкладыши.

Лешенька, а чего она так долго нас проверяла? – Юлька семенила за мной, стараясь не отставать.
- За сутенера меня приняла.
- Чьего сутенера? – недоуменно спросила она.
- Твоего, Юль, твоего, - усмехнулся я, и легонько щелкнул ее по носу. – Потому что нельзя быть красивой такой.

Юлька хотела было обидеться, но последний аргумент заставил ее улыбнуться и слегка покраснеть.

Напротив выхода из аэропорта Бен-Гурион стояла тонкая стройная девушка, одетая в белое с черными мелкими горошинками легкое платье чуть выше колен. Черные кучерявые волосы ниже плеч, развиваемые теплым ветерком, подчеркивали яркую семитскую внешность. Рядом с ней остановилось такси.

А если он не придет? Что тогда? – c улыбкой произнес на русском водитель, высунувшись из окна.
- Тогда и будем думать, - рассмеялась девушка.
- Ну, таки я подъеду через полчаса, - подмигнул водитель и тронул автомобиль.

Мечтам таксиста не суждено было сбыться. Уже через десять минут мы с нашей новой знакомой летели на серебристой Mazda3 по автобану в сторону Натании. На заднем сиденье лежала Ланина скрипка в изящном футляре. Показалось, что мы были знакомы с Ланой очень давно. Как говорится, «Facebook connecting people». Цена нашей встречи - всего один лайк в сети. Мы были с ней ровесники, но стоило ей заговорить, как жестикуляция, напор, обаяние и обжигающая собеседника энергетика, сбрасывали сразу с ее счетов лет десять, не меньше.

Муж сейчас в командировке, детей утром к бабушке отправила, - сказала Лана, когда мы вошли в просторную квартиру на четырнадцатом этаже. – Так что вы свободно располагайтесь, не стесняйтесь.

После ужина Юлька предпочла повозиться на полу с щенком швейцарской овчарки, похожей больше на белого медвежонка. Мы с Ланой переместились на открытый балкон, смахивающий по своим размерам больше на комнату. С него открывался захватывающий вид на самарийские холмы, позолоченные лучами заходящего солнца.

Скажи, что ты собрался искать в Иерусалиме? – спросила она.
- С чего ты взяла, что я что-то ищу?
- Все едут туда что-то искать, Алексей, только все напрасно, - вздохнула она.
- Объясни мне, - попросил я ее.
- Все достаточно просто. Если ты христианин, то Мессии там нет, Он воскрес и вернулся к своему Отцу. Если ты иудей, то Мессию ты тоже не повстречаешь, Он еще не приходил. У наших «двоюродных братьев», стерегущих Купол Скалы на Храмовой горе, примерно те же расклады. Иерусалим прекрасен, особенно на рассвете, я безумно его люблю, но он пуст.
- Тем не менее, миллионы людей со всего мира стремятся попасть в Старый город, а затем мечтают вновь туда вернуться, - возразил я.
- «Мертвые возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали. Они жаждали, дабы я допустил их себе и наставил», - процитировала Лана. – Юнг, «Семь наставлений мертвым».
- Скажи, Лана, а ты веришь сама?
- Я верю в существование Высшего Разума. И у меня с Ним хорошие отношения, но они касаются только меня лично, – улыбнувшись, Лана поднялась, давая понять, что беседа на сегодня завершена. – Завтра вам рано вставать. И мне на репетицию нужно будет двигать. Можешь, кстати, у меня на книжной полке Юнга взять почитать.

Карманный путеводитель не обманул и вывел нас от Храма Гроба Господня по улочкам и закоулкам к Стене плача. Подход к ней был разделен деревянной перегородкой на две неравных части: две трети для мужчин, и одна треть для женщин. Юлька сразу двинула к Стене просить о своем, о девичьем. И заодно разместить кучу записок, которые ей надавали перед отъездом подружки.

Передо мной же стояла пусть и формальная, но важная задача. Причем от шефа, который, узнав, куда я собрался ехать в отпуск, вызвал меня срочно к себе.

Алексей, ты же знаешь, что мы уже пять месяцев не вылазим из судов из-за нашего кровожадного конкурента. Дело зашло в тупик. Ты, когда будешь в Иерусалиме, оставь в Стене плача записку, - то ли в шутку, то ли в серьез попросил директор, смущенно улыбаясь. – Так, на всякий случай. Говорят, иногда срабатывает.

Я хорошо знал эту историю от моей Юльки. Ей то и дело приходилось мотыляться по судебным заседаниям. Наш конкурент был безжалостен, и на компромисс идти не хотел. Прокол коммерческой службы мог дорого стать нашей компании. Все шло к неминуемому банкротству. Помочь нам могло только чудо.

Натянув на голову белую бейсболку вместо кипы, я направился к Стене плача. Там как всегда было многолюдно. Основу толпы составляли хасиды, одетые, несмотря на жару, в черные костюмы с белой бахромой, выбивавшейся из-под пиджаков. На голове у каждого была нахлобучена большая широкополая шляпа такого же черного цвета. Она делала его обладателя похожим на Незнайку. Особенно, когда она сползала на затылок. У некоторых хасидов, видимо особо продвинутых, головные уборы были в форме цилиндра из меха.

Молясь у Стены, они непрерывно раскачивались взад-вперед, как маятники. При этом умудрялись не стукнуться о камни лбом. С некоторой завистью я наблюдал за их профессиональными навыками.
Прислонившись щекой к Стене, коснулся ее ладонью. Камень был шершавым, впитавшим в себя тепло иерусалимского солнца. Немой свидетель, хранящий уникальную историю несколько тысячелетий. Сколько могущественных цивилизаций накатывало на стены Старого города за это время, чтобы исчезнуть в небытие!

Как молиться я не знал. Как пользоваться этим древним «девайсом» имел весьма смутные представления. Раскачиваться у Стены без предварительной подготовки было занятием крайне рискованным. Вынув из кармана джинсов записку шефа, я постарался ее засунуть между сотнями подобных просьб, торчащих между камней.

Сделать это оказалось не просто, но с третьей попытки мне это удалось. Я закрыл на всякий случай глаза, и тут мне пришли на память строки из «Семи наставлений мертвецам», которые я захватил с собой в дорогу почитать. «Мертвые стояли в ночи вдоль стен и восклицали: Желаем знать о Боге. Где Бог?» А действительно, где Он сейчас? Чем занят? Обратит ли внимание на мою записку?

Это случилось на следующее утро, когда я затащил Юльку путешествовать по древним стенам. Об этой экскурсии мало кому известно из прибывающих туристов. Сбылась мечта детства почувствовать себя Карлсоном, разгуливающим по крышам. Сверху весь Старый город был как на ладони со своими храмами, костелами, мечетями и синагогами.

Мы проходили над Дамасскими воротами, когда Юлька вскрикнула от удивления. Лоб в лоб мы столкнулись с Феликсом Каплуновым, одиозным президентом той самой компании-конкурента, что выкручивала нам руки в суде. Я видел его лишь однажды, мельком, а вот Юлька, бьющаяся за наши интересы, была с ним хорошо знакома. Феликс путешествовал с супругой, и как выяснилось позже, они прилетели накануне православной Пасхи, чтобы быть свидетелями схождения Благодатного огня.

«Тут мертвые завопили, зашумели, ибо они были несовершенны». Это о всей гамме чувств, возникшей у обеих сторон от нежданной встречи,

Моя любовь к истории древнего мира на этот раз пригодилась как никогда. Для Феликса и его супруги я провел увлекательный экскурс в минувшие эпохи. Спустя час, который пролетел незаметно, мы спустились со Львиных ворот. Феликс был задумчив. За все время мы ни разу не коснулись темы судебных разборок.

А знаете, Алексей, что я думаю по поводу нашей судебной истории? – спросил он.
Затаив дыхание, я внимательно смотрел на него.
- Думаю надо заканчивать наш затянувшийся «арабо-израильский» конфликт, - продолжил он, слегка улыбнувшись. – Я позвоню сегодня вечером адвокату, чтобы он нашел компромисс. Всего доброго!

Если бы мне кто-то рассказал эту историю, я бы от души посмеялся над ней и ее рассказчиком. Подходящая фантазия в сюжет банальной мелодрамы. Но факт оставался фактом: ответ на записку получен менее чем за сутки! Я не силен в высшей математике, но уверен, что теория относительности выдала бы один к миллиону шанс на такую случайность. Эх, вот бы еще фрагмент этого «девайса» у нас в офисе установить!
Попрощавшись, я потянул Юльку за собой по улице Via Dolorosa.

Не отставай, нам нужно еще успеть попасть на Храмовую гору. Вход скоро закроют.

На площади перед Западной стеной мы продирались сквозь идущие друг за другом праздничные делегации взрослых и детей. Перед ними стучали в барабаны, гудели в рога, все веселились, танцевали и громко хлопали в ладоши. Сегодня понедельник – день для отмечания бармицы.

Only for Muslims! Tourists walk around!

Чернокожий охранник преградил мне вход в Купол Скалы, в тот самый момент, когда я, разувшись, собирался проникнуть внутрь. Пытаться спорить с ним было бессмысленно. Тем более что Юлька тянула меня за рукав.

Леш, пойдем уже отсюда, я хочу есть.

Ну, нельзя, так нельзя. Хотя, как известно, если нельзя, но очень хочется то можно.
Через полчаса мы уже сидели за столиком арабского ресторанчика снаружи и наблюдали, как по улице течет то неспешно, то убыстряясь, людской поток.

Ты, Юль зря так на хумус налегаешь, - с иронией заметил я. – Не к добру это.
- Так вкусно же, - возразила моя без пяти минут супруга, и в очередной раз окунула питу в хумус.
- Ты про пивной живот знаешь? А есть хумусный животик. Дело в том, что хумус коварен, он проникает в каждую твою клеточку, и обычный фитнесс тут тебе не помощник. А еще от него зависимость развивается.
- Вот вернусь домой, раздобуду рецепт и сама каждый день буду готовить, - Юлька словно и не слышала моей тирады. Она не осознавала, какая скрытая угроза зависла над ее стройной фигурой.

За три следующих часа я успел сводить Юльку в пещеры Седекеи, попав по пути в водоворот арабского квартала. В этих пещерах был пойман, ослеплен и уведен в вавилонский плен иудейский царь Седекия. Перед этим он увидел гибель всех своих родных.

В Кедроновой долине мы побывали у гробницы Авессалома, сына царя Давида. Тот поднял мятеж против собственного отца и изгнал его из Иерусалима. Перед решающей битвой Давид попросил своих военноначальников сохранить жизнь сыну, ведь отцовское сердце по прежнему любило его, и готово было простить. Но военноначальники умышленно нарушили этот приказ, и поразили Авессалома. Несмотря на победу, царь был убит горем от утраты сына.

Наконец мы оказались прямо у Золотых ворот с внешней стороны стены на мусульманском кладбище.

Леш, а почему ворота замурованы?
- У иудеев есть предание, что через эти ворота должен проехать Мессия на белом осле и установить для них вечное царство. Чтобы этого не допустить, султан, при восстановлении разрушенных стен, приказал, чтобы эти ворота стояли всегда замурованными. А еще велел у ворот хоронить, где мы сейчас стоим, лучших своих воинов с оружием. Чтобы когда они воскреснут при приближении Мессии, вступить с Ним в бой.
- Прямо какой-то город умерших, а не живых, - поежилась Юлька. – Куда ни глянь, вокруг кладбища, гробницы да склепы.
- А вот Юнг утверждает, что Иерусалим наводнен живыми мертвецами, - не преминул блеснуть эрудицией я.
- Много твой Юнг понимает, - проворчала Юлька.

К вечеру мы покинули Старый город через Мусорные ворота. У остановки стоял автобус по маршруту №1.

Нам сюда! – сказал я, и уверенно вошел внутрь салона, крепко держа за руку свою спутницу.
- Леш, а мы куда сейчас едем? Разве не в гостиницу?
- Осталось еще одно любопытное местечко, на которое стоит взглянуть. Религиозный квартал Меа-Шеарим – территория хасидов. Обычные туристы не рискуют захаживать. А если заехать к ним в субботу, то можно и камнем по машине получить.
- А как мы узнаем, что приехали в квартал? – спросила Юля без особого энтузиазма.
- Очень просто, половина этих пассажиров выйдет именно там.

И тут только Юля заметила, что в салоне полно хасидов, наподобие тех «маятников», которых мы видели у Стены плача. Кто-то из них читал Писание, кто-то негромко переговаривался с соседом.

Леш, а почему они не на работе? – полюбопытствовала Юля. – Третий день глаза мозолят.
- Юль, у них очень интересная профессия - «учить Тору», - усмехнулся я. – Государство им платит пособие, как религиозным. У них в семьях по восемь-десять детей, которые не служат в армии. Вот будешь плохо себя вести, отращу себе пейсы и рвану к ним. Или в кибуц от тебя и тещи сбегу, тоже вариант, там говорят, живут, как в коммунизме.
Юлька незаметно и больно меня ущипнула.

Когда мы вышли из автобуса на улице Меа-Шеарим, уже смеркалось. Глянув на Юльку, одетую в белоснежную куртку и джинсы такого же цвета, я понял, что это провал. Вокруг нас непрестанно сновали «люди в черном». Мы были чужеродным пятном в этом квартале.

Тем не менее, мы практически успешно выполнили свою миссию. Юльке даже удалось уговорить меня заглянуть по пути в кондитерскую и купить ей двойное песочное колечко за, ой вей, семь шейкелей. Лишь на выходе из квартала, молодой хасид, шедший под руку с женой, начал гневно тыкать пальцем в мою Юльку, и что-то гневно ей выговаривать.

Хотя я и не знал ни одного слова на иврите, мне отчаянно захотелось вступить с ним в религиозный диспут. Но мой инстинкт вовремя мне подсказал: «Вам пора! Вам действительно уже ПОРА!». И вправду, «мертвые, что ропща заполняли пространства окрест, говорили: Сказывай нам, проклятый, о Богах и Дьяволах».

Леш, а зачем они оранжевые флаги устанавливают на море, тут что, есть акулы? – обеспокоенно спросила меня Юлька, облокотившись на песок.

Уже два часа, как мы вернулись из Иерусалима утренним рейсом в Натанию. Лана сегодня уехала в Цфат выступать со своим симфоническим оркестром, пообещав после обеда заехать, и забрать нас с пляжа к себе домой.

Какие в Средиземном море акулы, деточка! – прервала разговор по телефону, сидящая неподалеку от нас импозантная тетка. – Тут пострашнее опасность. Море умеет затягивать от берега. Да так, что ты и не заметишь сразу! Хоть море всего лишь и по пояс, но это иллюзия безопасности. А волны сегодня большие.

Успокоив Юльку, она вернулась к телефонной беседе.

Да, я на это лето сняла себе дачу под Конаково. А на следующей неделе лечу в Манхэттен. Может, вообще там осяду.

Я откинулся на белоснежный песок, закрыв глаза. И попытался представить, под шум накатывающих волн, как это: «осесть на будущей неделе на Манхэттене». То, что израильский паспорт делает его обладателя сродни крылатой птице, мне было известно. Практически во все страны мира безвизовый въезд. Израильская молодежь, после демобилизации из ЦАХАЛ, забивает на все, и целый год колесит по всему свету.

А у нас в России все иначе: визовый режим и ментальная оседлость. И как тут не согласиться с Юнгом, «слаб человек, а потому ему необходимо нужна сообщность».
Мои философские размышления прервал автомобильный гудок. Это была Лана.

Ну, вы и дали! – изумился Женя, брат Ланы, заехавший в гости. - В некоторые из этих районов Иерусалима во время службы я совался только в бронике и с автоматом. В следующий ваш приезд обязательно повезу вас экстримальщиков на Голанские высоты и к границе с Ливаном.
- Так хотелось по нестандартным туристическим маршрутам прогуляться, - улыбнулся я. – Ближе к народу, так сказать.
- Знаешь, на нашей маленькой территории, которую можно проехать на автомобиле с юга на север всего за шесть часов, умудряется проживать и уживаться куча самого разного народа, - и Женя начал загибать пальцы. - …светские евреи, религиозные евреи, арабы-мусульмане, арабы-христиане, друзы, бедуины. И все они как непересекающиеся параллельные плоскости. И тебе вряд ли удастся однажды оказаться внутри них. Ты чужак для них. И чужаком останешься.

Историю с запиской в Стене плача я приберег к ужину.

Женя, срочно потрогай лоб Алексею, мне кажется, он подхватил иерусалимский синдром, - смеялась до слез Лана.

Вечером мы спровадили Юльку с Женей выгуливать щенка. Сверху нам с Ланой было хорошо видно, как «белоснежный медвежонок», на радость эфиопской детворе из соседнего квартала, собравшейся вокруг него, дает представление на лужайке перед домом. Со стороны это сильно напоминало мультфильм «Каникулы Бонифация».

Ты нашел в Иерусалиме то, что искал? – спросила меня Лана.
- Мне сложно сказать, - уклончиво ответил я. – Но я вернулся после этой истории оттуда другим. Завтра в аэропорт, а меня уже тянет обратно.
- Ты стал в Иерусалиме верующим?
- Скорее сочувствующим, - улыбнулся я. – Не хочу форсировать раньше времени.
- Правильно! Религия не нужна, это самое ужасное изобретение в мире, - убежденно сказала Лана. – И вообще, жить нужно в кайф. Хочешь, я рассажу тебе, как провела целый месяц с бедуинами в Синайской пустыне?

Следующий час я сокрушался о самой большой несправедливости в этом мире. Лана оказалась потрясающей рассказчицей. Рядом с ней должен был сидеть не я, а Хемингуэй. При всем желании мне не удастся передать во всех красках ее историю. О мудром главе племени бедуинов Мустафе. О ночных прогулках в темноте. О дьявольской жаре, от которой закипает кровь. О мальчике-бедуине, который часами неотрывно смотрит на море. О волшебных бедуинских «косяках». О колючих песках, в которых к третьему дню растворилось время. О морском еже, больно проколовшем ногу. О пыльной буре под утро, унесшей прочь палатки. И о тайнах, хранящихся пустыней.

Ночью мне снились огни Манхэттена, хасиды, бредущие по Синайской пустыне и огромная тарелка хумуса. Где-то неподалеку раздавался голос Феликса Каплунова, кричащего в телефон: «Да, да, я на это лето дачу на Голанах снял. Возможно осяду прямо на границе с Ливаном». Последнее, что я запомнил, прежде чем отключиться, это шелест страниц, которыми игрался прилетевший из Самарии ветер: «Прекрати свои речи про богов, демонов и души, нам про то по сути давно известно…»

Лешенька, любимый, а ты и вправду вернешься домой? – по дороге в аэропорт Юлька не скрывала эмоций. – Может, ты возьмешь, да и подашься в какой-нибудь свой… как его… кибуц.
- Юль, к нашей свадьбе я обязательно возвращусь. Обещаю, - я пытался, как мог успокоить свою спутницу.
- Да, а как же работа? – продолжала она хлюпать носом. – Что я в офисе завтра всем скажу?
- Ничего. Предоставь мертвецам хоронить своих мертвецов.
- Это снова твой дурацкий Юнг?
- Нет, на этот раз из Евангелия. Скажешь шефу, что миссия выполнима, - усмехнулся я. – И что за проделанную работу мне по идее полагается премия в размере годового бонуса и бессрочный оплачиваемый отпуск. И Феликсу, когда увидишь, огромный привет от меня передавай. Здорово, что все так у нас вышло.

Получив от Юльки смс-ку, что она благополучно прошла двухчасовую экзекуцию на таможенном досмотре, мы двинулись с Ланой в сторону Эйлата. Прямо за Беэр-Шевой вступала в свои права пустыня Негев. Ее причудливые пейзажи из красных холмов смахивали на марсианские.

Примерно через час Лана притормозила у придорожного кафе, стоящего на развилке. Минут пятнадцать она о чем-то у порога оживленно беседовала на иврите с хозяйкой заведения.

Значится так, - сказала она, усаживаясь в водительское кресло. – Налево – дольше, зато безопасней. Направо короче, зато интересней. Что скажешь?
- А ты как думаешь?
- Ясно все с тобой, - ухмыльнулась Лана и утопила педаль акселератора. – Значит шоссе №12.
Автомобиль заскреб шинами, и мгновенье спустя рванул направо.
- А чем знаменито шоссе №12? – спросил я Лану, попутно замечая, что мы едем по нему совершенно одни.
- Пару лет назад тут случился кошмар. Со стороны Египта границу пересек отряд террористов, выйдя прямо к шоссе. Они начали с автоматов расстреливать проезжавшие мимо автобус и автомобили. Были убиты мирные жители. С того времени мы возвели на границе пятиметровый забор.

Словно в подтверждение слов Ланы, за поворотом показалось стальное ограждение, увитое колючей проволокой. Мы ехали вдоль буквально в тридцати метрах от него. За забором уже была египетская территория. Заметив, что я оцениваю высоту ограждения, Лана пояснила:

Нет, перелезть через забор крайне сложно. На ночь солдаты ЦАХАЛ перекрывают шоссе для проезда. Арабцы теперь ракетами по нам стреляют с Синайского полуострова. Упорные ребята. Ничего не скажешь, вот ведь повезло нам с родственниками!

Миновав пару блок-постов, мы выехали к Красному морю и покатили по побережью вдоль узкого залива. На другом берегу раскинулся иорданский город Акоба, внешним обликом напоминавший мифический Осгилиат. Вдали в дымке виднелись трубы какого-то завода в Саудовской Аравии. Вскоре мы подъехали к пограничному посту.

Ты уверен? Там сейчас ничто нельзя гарантировать.
- Абсолютно.
- Ну, все, дальше ты сам уже. Прощаться не будем, не люблю этого, - сказала Лана, не глуша мотор. – Тут переход без проблем, а в Табе тебя уже ждет Мустафа. Удачной авантюры, друг!
- Тода, Лана! Все беседер!

Я захлопнул дверцу машины и зашагал в сторону пограничников.

«На том приумолкли мертвые и развеялись подобно дыму над костром пастуха, что в ночи сторожил свое стадо…»

SEPTEM SERMONES AD MORTUOS

Семь наставлений мертвым, что написал Василид из Александрии, – города, где Восток соприкасается с Западом

Мертвые возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали. Они жаждали, дабы я допустил их к себе и наставил:
Слушайте же: Я начну от ничто. Ничто, по сути, то же, что Полнота. В бесконечности наполненность равно что пустота. Ничто – пусто и полно. Вы можете сказать равным образом и иное о ничто, к примеру, что оно бело или черно, или что его нет. Бесконечное и вечное не имеет свойств, ибо имеет все свойства.
Ничто или Полноту мы наречем Плеромой. В ней прекращает свой путь бытие и помышление, поскольку вечное и бесконечное не имеет свойств. Там нет никого, потому как иначе некий Тот отличался бы от Плеромы и имел свойства, которые делали бы его отличным от Плеромы.
В Плероме есть все и ничего: не стоит помышлять о Плероме, ибо это означало бы саморастворение.
Творение пребывает не в Плероме, но в себе. Плерома есть начало и конец Творения. Она проходит его насквозь подобно тому, как солнечный луч проницает всю толщу воздуха. Хотя Плерома проходит непременно насквозь, нет у творения в том части – так цельнопрозрачное тело не становится через свет, сквозь него проходящий, ни светлым, ни темным.
Мы же сама Плерома и есть, ибо мы часть вечного и бесконечного. Нет у нас, однако, в том части, ибо мы бесконечно отдалены от Плеромы – не пространственно либо временно, но сущностно, – тем, что отличны от Плеромы как Творение, имеющее пределы в пространстве и во времени.
Поскольку мы суть части Плеромы, Плерома также в нас. Плерома и в своей малейшей крапине бесконечна, вечна и нерушима, ведь малое и большое суть свойства, что пребывают в ней. Она есть Ничто, кое всюду нерушимо и непрекратимо.
Оттого-то говорю я о Творении как о части Плеромы лишь под видом иносказания, ибо Плерома воистину всюду неделима, потому как она есть Ничто. Но и мы суть цельная Плерома, ведь Плерома лишь иносказательно, в допущении, малейшая крапинка, сущая в нас. Она и свод небесный, нас объемлющий. Зачем же нам вести речь о Плероме как такой, когда она Все и Ничто.
А затем говорю я, дабы с чего-нибудь начать и избавить Вас от химеры, будто где-либо вовне или изнутри есть прежде опыта установленное или хоть сколько-нибудь определенное. Все именуемое установленным либо определенным относительно. Лишь то, что подвержено изменению, установлено и определено.
Изменяемо лишь Творение, стало быть, оно единственное установлено и определено, ибо есть у него свойства, да и само оно свойство.
Мы вопрошаем: Как явилось Творение? Являлись Творения, но не Творение, поскольку Творение есть свойство самой Плеромы, равно как нетворение, вечная Смерть. Всегда и всюду есть Творение, всегда и всюду есть Смерть. В Плероме пребывает все, отличимость и неотличимость.
Творение есть отличимость. Оно отличимо. Отличимость – его сущность, потому оно и отличает. Человек отличает потому, что сущность его есть отличимость. Посему отличает он и свойства Плеромы, коих не существует. Он отличает их по своей сущности. Оттого человеку приходится вести речь о свойствах Плеромы, коих не существует.
Вы скажете: Что толку говорить о том? Ты же сам сказал, что не стоит помышлять о Плероме.
Вам я сказал, дабы освободить от химеры, что можно помышлять о Плероме. Когда мы отличаем свойства Плеромы, то речь ведем применительно к нашей отличимости и о нашей отличимости, но никак не о Плероме. О нашей же отличимости надобно говорить, дабы тем мы сумели себя достаточно отличить. Наша сущность есть отличимость. А не будем той сущности верны, то и отличим себя недостаточно. Потому нам должно творить отличаемость свойств.
Вы станете вопрошать: А что плохого станется, если не отличить себя?
Не отличая, угодим мы за пределы своей сущности, за пределы Творения, и низвергнемся в неотличимость, а она есть иное свойство Плеромы. Мы низвергнемся в саму Плерому и перестанем быть Творением, себя обрекая растворению в Ничто.
А это Смерть Творению. Мы, стало быть, умрем в той мере, в каковой не станем отличать. Оттого-то естественное устремление Творения направлено к отличимости противу изначальной опасной тождественности. Имя тому устремлению PRINZIPIUM INDIVIDUATIONIS. Тот принцип есть сущность Творения. Из чего можно вам усмотреть, почему неотличимость и неотличение являют собой великую опасность для Творения.
Вот потому нам должно отличать свойства Плеромы. Те свойства суть попарно сочетаемые противоположения, как то:
Сущее – Не-сущее,
Полнота – Пустота,
Живое – Мертвое,
Различное – Тождественное,
Светлое – Темное,
Горячее – Холодное,
Сила – Материя,
Время – Пространство,
Добро – Зло,
Красота – Уродство,
Единое – Множественное, etc.
Парные противоположения суть свойства Плеромы, коих в ней нет, ибо они друг друга упраздняют.
Поскольку мы суть сама Плерома, в нас присутствуют все эти свойства, а когда основание нашей сущности – отличимость, то и имеем мы те свойства во имя отличимости и под знаком ее, что означает:
1. Свойства, что в нас, друг от друга отличены и разделены, посему они не упраздняются, но пребывают сущими. Оттого мы жертвы парных противоположений. В нас Плерома разорвана.
2. Свойства причастны Плероме, для нас же возможно и должно жить в обладании ими лишь во имя отличимости и под ее знаком. Нам должно отличать себя от тех свойств. В Плероме они упраздняют себя, в нас же нет. Отличаемость от них спасает.
Когда наши устремления направлены к Добру или Красоте, мы забываем про нашу сущность, то есть отличимость, и обрекаем себя на свойства Плеромы, а они суть парные противоположения. Мы силимся, дабы достичь Добра и Красоты, но наряду с тем обретаем Зло и Уродство, потому как в Плероме они едины с Добром и Красотой.
Когда же мы остаемся верны своей сущности, именно – отличимости, то отличаем себя от Добра и от Красоты, а тем самым – от Зла и Уродства. Мы тогда не низвергаемся в Плерому, то есть в ничто и в растворенность.
Вы станете прекословить: Ты говорил, будто Различимое и Тожественное равно свойства Плеромы. Как быть тогда, когда мы свои устремления направим к различению? Разве тогда не будем мы верны своей сущности? Не придется ли нам, устремляясь к различению, обречь себя на тожественность?
Не должно вам забывать, что Плерома не имеет свойств. Мы их созидаем помышлением. Стало быть, когда вы устремляетесь к различению, к тожественности или к иным свойствам, то устремляетесь к помыслам. Что проистекают навстречу вам из Плеромы, именно к помыслам о несуществующих свойствах Плеромы. В погоне за теми помыслами вы погружаетесь снова в Плерому и достигнете различения и тожественности разом. Не ваше помышление, но ваша сущность – отличимость. Посему не должно вам устремляться к различению, как вы о том помышляете, но к вашей сущности. Есть, по сути, одно лишь устремление, именно устремление к собственной сущности. Если есть у вас таковое устремление, то вовсе нет нужды вам знать о Плероме и ее свойствах, и придете вы к правой цели силою вашей сущности. Ну а когда помышление отдалено от сущности, то и приходится мне наставлять вас в знании, дабы сумели вы удержать в узде ваше помышление.

SERMO II

Мертвые стояли в ночи вдоль стен и восклицали: Желаем знать о Боге. Где Бог? Бог мертв?
Бог не мертв, он жив так же, как и исстари. Бог, он – Творение, нечто определенное, а посему отличен от Плеромы. Бог – свойство Плеромы, ибо все, что сказал я о Плероме, действительно и для Него.
Он отличается, однако, от Творения через то, что многократно темней и неопределимой, чем Творение. Он менее отличим, чем Творение, ибо в основании Его сущности пребывает сущая Полнота, и в той лишь мере определим и отличим, в коей Он Творение, но и в той же мере Он – проявление сущей Полноты Плеромы.
Все, что не отличено нами, низвергается в Плерому и упраздняется купно со своим противоположением. Оттого-то, когда не отличаем мы Бога, упраздняется для нас сущая Полнота.
Бог, однако, и сама Плерома, подобно тому как малейшая крапина в сотворенном и несотворенном та же Плерома.
Истинная Пустота есть сущность Дьявола. Бог и Дьявол суть первые проявления Ничто, каковое именуем Плеромою. Равно Плерома то или нет, ибо она упраздняет себя во всем сама. Не таково Творение. В том отношении, в коем Бог и Дьявол суть Творения, они не упраздняют себя, но противостоят Друг другу как сущие противоположения. Нет нужды нам в доказательстве их бытия, довольно того, что приходится нам снова и снова вести речь о них. А когда об боих не было, то Творение оказалось бы вне своей отличимой сущности, оно все сызнова отличалось бы из Плеромы вовне.
Все, что отличенность изымает из Плеромы, являет собой парные противоположения, посему Богу всегда причастен Дьявол.
Сопричастность эта, что вам даже по жизни своей довелось познать, столь сокровенна, столь неизбывна, как Плерома сама. А проистекает она из того, что оба весьма близко отстоят от Плеромы, в коей все противоположения упразднены и слиты воедино.
Бог и Дьявол отличимы через полноту и пустоту, созидание и разрушение. Общее для обоих сущее. Сущее их связывает. Потому сущее возвышается над обоими, и оно есть Бог над Богом, ибо оно соединяет Полноту и Пустоту в их сущем.
Вот Бог, о коем вам неизвестно, ибо люди его позабыли. Мы именуем его присущим ему именем АБРАКСАС. Он еще более неопределим, чем Бог и Дьявол.
Дабы отличить от него Бога, мы именуем Бога ГЕЛИОС либо Солнце.
Абраксас – сущее, ничто ему не противостоит, кроме того, в чем нет сути, потому сущая его природа распространяется свободно. Того, в чем нет сути,– не существует и не противостоит. Абраксас возвышен над Солнцем и возвышен над Дьяволом. Он есть невероятное вероятное, несущее сущее. Когда б у Плеромы была сущность, Абраксас был бы ее проявлением.
Хоть он и есть само сущее, но, однако, ничего определенно сущего, но лишь сущее вообще.
Он несуще сущ, поскольку не имеет определенного сущего.
Он и Творение, ибо он отличим от Плеромы.
Солнце определенно сущее, как и Дьявол, оттого они нам представляются более сущим, чем неопределимый Абраксас.
Он есть Сила, Длительность, Переменчивость.
И произошло тут у мертвых смущение, ибо были они христиане.

SERMO III

Мертвые подступали подобно туману с болот и восклицали: Говори нам далее о Верховном Боге.
Абраксас есть Бог, коего мудрено распознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незрима для человека. От Солнца зрит человек summum bопит, то есть высшее благо, от Дьявола infinum malum, то есть беспредельное зло, от Абраксаса же непреодолимую ни в коей мере жизнь, каковая есть мать доброго и дурного.
Жизнь кажется слабосильнее и меньше, чем summum bonum, посему даже в мыслях трудно представить, что Абраксас во власти превосходит Солнце, кое само есть сиятельный источник всякой жизненной силы.
Абраксас есть Солнце и наравне заглатывающее вековечное жерло Пустоты, все умаляющей и расчленяющей, жерло Дьявола.
Власть Абраксаса двукратна. Но вы не зрите ее, ибо в ваших глазах уравнивается противуположная направленность той власти.
Что говорит Бог-Солнце, есть жизнь, что говорит Дьявол, есть Смерть.
Абраксас же говорит слово досточтенное и проклятое, что есть равно жизнь и смерть.
Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абраксас грозен.
Он великолепен подобно льву во мгновение, когда тот повергает ниц свою жертву. Он прекрасен, как день весны.
Да он сам великий Пан, что значит Все, и он же малость. Он и Приап.
Он есть монстр преисподней, полип (Polypus (греч.) – многоногий. – Прим. пер.) тысячерукий, воскрыленный, змий извивистый, неистовство само.
Он же Гермафродит низшего начала.
Он господин жаб и лягушек, в воде обитающих и насушу выходящих, ополудни и ополуночи поющих хором.
Он есть Наполненное, что воссоединяется с Пустым.
Он есть святое совокупление.
Он есть любовь и ее умерщвление.
Он есть святой и предающий святого.
Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства.
Его зреть – слепота.
Его познать – недуг.
Ему молиться – смерть.
Его страшиться – мудрость.
Ему не противиться – спасение.
Бог пребывает при солнце. Дьявол пребывает при ночи. Что Бог рождает из света. Дьявол утаскивает в ночь. Абраксас же мир, становление и преходящесть мира. На всякое даяние Бога-Солнце Дьявол налагает свое проклятие.
Все, что вы ни просите у Бога-Солнце, порождает и деяние Дьявола.
Все, что вы ни сотворите совместно с Богом-Солнце, дает Дьяволу сущую силу.
Таков он, грозный Абраксас.
Он есть могущественнейшее Творение, в нем Творение страшится себя самого.
Он есть явленное противоречие меж Творением и Плеромою, в коей заключено ничто.
Он есть ужас сына пред матерью.
Он есть любовь матери к сыну.
Он есть восторженность земли и жестокость неба.
Не вопрошает он и не отвечает.
Он есть жизнь Творения.
Он есть сущее Отличимости.
Он есть любовь человека.
Он есть речь человека.
Он есть свет и тень человека.
Он есть обманное сущее.
Тут мертвые завопили, зашумели, ибо они были не совершенны.

SERMO IV

Мертвые, что ропща заполняли пространство окрест, говорили: Сказывай нам, проклятый, о Богах и Дьяволах.
Бог-Солнце есть высшее добро. Дьявол есть противное ему, вот имеете двух богов.
Но существует много высокого добра и много тягостного зла, а потому существует два бого-дьявола, один именем пылающее, другой же – растущее.
Пылающее есть Эрос в образе пламени. Он сияет, меж тем как пожирает.
Растущее есть древо жизни, оно зеленеет, меж тем как, вырастая, скапливает живое вещество.
Эрос воспламеняется и умирает, древо жизни же медленно и неуклонно произрастает сквозь безмерное время.
Доброе с дурным едины в пламени.
Доброе с дурным едины в произрастаньи древа.
Жизнь и любовь противостоят в своей божественности друг другу.
Подобно сонмам звезд, безмерно число богов и дьяволов.
Всякая звезда есть бог, и всякое пространство, кое полнит звезда, есть дьявол.
Всепустота целого же есть Плерома.
Абраксас есть сущее целого, лишь несущее противостоит ему.
Главных богов числом четыре, ибо четыре является числом измерений мира.
Один есть начало, Бог-Солнце.
Другой есть Эрос, ибо он связывает двоих и распространяется в сиянии.
Третий – древо жизни, ибо полнит пространство телами.
Четвертый – Дьявол, ибо он отмыкает все замкнутое, разлагает все, обладающее формою, и всетелесное, он разрушитель, в коем все обращается в ничто.
Блажен я, оттого что дано мне познать множественность и разнообразность богов. Горе вам, сменившим ту несовместную множественность на единственного Бога. На муки неразумения и искажения обрекли вы через то творение, коего сущность и устремление есть отличимость. Как можете быть верны вы своей сущности, когда множественное хотите свести к одному? Что чините богам, то случается и с вами. Всех вас уравняют, и исказится тем ваша сущность.
Воцаренье равенства допустимо человека ради, но не бога ради, ибо богов суть множества, людей же малость. Боги могучи, и они переносят свою различность, ибо, подобно звездам, пребывают они в одиночестве и ужасающем отдалении друг от друга. Люди же слабы и не переносят свою различность, ибо они пребывают вблизи, подле друг друга, и нуждаются в общности, дабы снести свою особость. Ради спасения вашего я наставляю вас в отвергаемом, и того ради сам я отвергнут. Многому числу богов соответствует многое число людей. Неисчислимые боги ожидают, дабы принять человеческий образ. Неисчислимые боги некогда были людьми. Человек причастен к сущности богов, он происходит от богов и идет к Богу.
Как не стоит помышлять о Плероме, так не стоит почитать множество богов. По меньшей мере стоит почитать первого Бога, сущую Полноту и summum bonum. Через молитву мы ничего не можем туда привнести и ничего не можем оттуда взять, ибо все поглощает в себя сущая Пустота. Светлые боги образуют небесный мир, они многократны, они распространяют себя и множат бесконечно. Их высочайший господин есть Бог-Солнце.
Темные боги образуют земной мир. Они однократны, они бесконечно умаляют себя и сокращают. Их нижайший господин есть Дьявол, дух луны, приспешницы земли, что и менее, и холоднее, и мертвее, чем земля. Нет различия во власти небесных и земных богов. Небесные боги умножают, земные же умаляют. Направления в обе стороны суть безмерны.

Мертвые глумливо орали: поучай нас, дурень, о Церкви и святых общении.
Мир богов проявляется в духовном и плотском. Небесные боги являют себя в духовном, земные же в плотском. Духовное воспринимает и внимает. Оно женственно, и потому мы именуем его mater coelestis, матерь небесная. Плотское порождает и зиждет. Оно мужественно, и потому мы именуем его phallos, отец естества. Плотское мужа более от естества, плотское жены более от духа.
Духовное мужа от небес, оно направлено к высшему.
Духовное жены более от естества, оно направлено к низшему.
Ложь и дьявольщина суть духовность мужа, что направлена к низшему.
Ложь и дьявольщина суть духовность жены, что направлена к высшему.
Муж и жена, пребывая друг подле друга, обратятся в дьявола, ежели они не разъединят свои духовные пути, ибо сущность Творения есть отличимость.
У мужа плотское направлено к естеству, у жены плотское направлено к духовному. Муж и жена, пребывая друг подле друга, обратятся в дьявола, ежели они не разъединят плотское свое.
Муж тогда познает низшее, жена же высшее.
Человек отличает себя от духовного и от плотского. Он именует духовное Матерью и помещает его между небесами и землей. Он именует плотское Фаллосом и помещает его меж собою и землей, ибо и Матерь, и Фаллос суть сверхчеловеческие демоны и проявления мира богов. Для нас они более сущи, чем боги, поскольку они сродни с нашею сущностью. Когда же вы себя не отличите от плотского и от духовного и не станете взирать на них как на сущности, что над вами и вкруг вас, то и обречены будете им как свойствам Плеромы. Духовное и плотское не суть ваши свойства, не вещи, коими вы обладаете, напротив, они обладают вами и объемлют вас. Они – могучие демоны, в облике коих являют себя, а потому суть вещи, достигающие того, что над вами, вовне, – вещи, существующие сами по себе. Нет никого, кто владеет духовным как таким или плотским как таким, но он пребывает под властью закона духовного или плотского. Посему никто не избегнет тех демонов. Вам должно рассматривать их как демонов, как общее дело и общую же опасность, как общее бремя, что жизнь взвалила на вас. Таки жизнь для вас есть общее дело и общая опасность, равно как боги, а прежде всех грозный Абраксас.
Слаб человек, а потому ему необходимо нужна сообщность.
Когда сообщность не пребывает под знаком Матери, она пребывает под знаком Фаллоса. Где недуг и муки, нет сообщности. Но сообщность для всякого человека есть раздробленность и растворение.
Отличимость ведет к особному бытию. Особное бытие противно сообщности. Однако ради слабости человеческой пред богами и демонами и их неодолимым законом надобна сообщность. Пусть будет настолько сообщности, насколько есть в ней надобность, не человека ради, но из-за богов. Боги принуждают вас к сообщности. Они вас принуждают в той мере, в коей сообщность необходима. А что излишне, то дурно.
Один пусть в сообщности подчиняется другому, дабы тем сохранить сообщность, ибо есть у вас в ней нужда.
В особном же бытии пусть один ставит себя выше другого, дабы каждый пришел к самому себе и избегнул бы рабства,
Пусть в сообщности пребудет воздержанность.
Пусть в особном бытии пребудет расточительность.
Сообщность есть глубь, особное бытие есть высь.
В сообщности верная мера очищает и сохраняет. В особном бытии верная мера очищает и дополняет. Сообщность дарит нас теплом, особное бытие дарит нас светом.

SERMO VI

Демон плотского подступает к нашей душе подобно змее. Она есть вполовину человечья душа и именуется помыслами хотения.
Демон духовного слетает в нашу душу подобно белой птице. Он тоже вполовину человечья душа и именуется хотением помыслов.
Змея есть естественная душа, вполовину демоническая, она дух и сродни с духами мертвых. Как и те, она скитается повсюду средь земных вещей и добивается, чтоб ее страшились, или же пробуждает в нас вожделения. По природе своей змея женственна и ищет общества мертвых, именно тех, кто прикован к земле и не нашел пути к другому, к особному бытию. К тому ж она блудлива, путается с дьяволом и злыми духами. Подлый тиран и дух-мучитель, она повседневно прельщает человека дурным сообществом. А белая птица есть вполовину небесная человечья душа. Она пребывает у Матери и подчас опускается долу. Птица имеет мужеское начало. Она есть сущий помысел. Она же посланница матери, целомудренная и одинокая. Птица летает высоко над землей и наказывает быть особно. Она приносит вести об отдалившихся, тех, что ушли вперед и стали совершенны. Наше слово возносит она Матери. Матери дано заступаться, дано предостерегать, но ничтожна власть ее сравнительно с богами. Она есть сосуд солнца. Змея сходит вниз и лукавством усмиряет фаллического демона или же подстрекает его. Она выносит в гору наихитрейшие помыслы естества, кои пролазят во все щели и всюду алчно присасываются. Хоть змее и не по нраву, однако ей случается быть нам полезной. Когда она ускользает от наших рук, то указует путь, которого человеку своим разумом не найти.
Мертвые глядели презрительно и говорили: Прекрати свои речи про богов, демонов и души, нам про то по сути давно известно.

SERMO VII
В ночи снова воротились мертвые и говорили с жалким видом: Еще про одно мы забыли, дай нам наставление о человеке.
Человек – ворота, через которые вы из мира внешнего – мира богов, демонов и душ – входите в мир внутренний, в меньший мир. Мал и ничтожен человек, вот уже он остается у вас позади, и вы пребываете снова в бесконечном пространстве, в меньшей или же внутренней бесконечности.
В безмерной отдаленности одна-единственная звезда стоит в зените.
Это и есть тот единственный Бог этого одного человека, это есть его мир, его Плерома, его божественность.
В мире том принадлежит человек Абраксасу, каковой его, человека, мир порождает либо поглощает.
Звезда эта есть Бог и предел человеку.
Она есть единственный Бог, что ему предводительствует, в нем человек находит успокоение, к нему ведет долгое странствие души после смерти, в нем воссияет, подобно свету, все, что влечет обратно за собою человек из большего мира.
К нему одному возносит человек молитву.
Молитва прибавляет света звезде, она пролагает мост над смертью, она уготавливает жизнь для мира меньшего и умаляет безнадежное хотение мира большего. Когда больший мир охладеет, засияет звезда. Ничто не стоит меж человеком и его единственным Богом, ежели только способен человек отвести глаза от полыхающего образа Абраксаса. Человек здесь, а Бог там.
Слабость и ничтожность здесь, бесконечная творящая сила там. Здесь все – тьма, хлад и ненастье, там все – Солнце.
На том приумолкли мертвые и развеялись подобно дыму над костром пастуха, что в ночи сторожил свое стадо.

ANAGRAMMA:
NAHTRIHECCUNDE
GAHINNEVERAHTUNIN
ZEHGESSURKLACH
ZUNNUS

Алексей Мома

ПОПЫТКА ИСТОЛКОВАНИЯ "СЕМИ НАСТАВЛЕНИЙ МЕРТВЫМ" К.-Г. ЮНГА

Карл-Густав Юнг написал свои "Семь наставлений мертвым" ("Septem Sermones ad mortous") в разгар Первой Мировой войны, в 1915 году, "от имени" одного из величайших учителей раннехристианской мудрости Василида Александрийского, жившего, творившего и проповедовавшего в первой половине II века.

Сам автор признавался, что эта работа - вовсе не плод его фантазии, а результат прямого откровения, полученного им непосредственно от Василида. Надо сказать, что, если это так (а серьезных оснований не верить этому у нас нет), то Юнгу крупно повезло: дело не только в том, что получателей разного рода Прямых Откровений очень мало (их даже намного меньше, чем людей, помнящих свои прежние инкарнации хотя бы фрагментарно), но в том, что еще намного меньше в мире людей, сумевших впоследствии отразить эти откровения адекватным литературным языком. (В этом смысле десятью годами ранее, в 1904 году, повезло Алистеру Кроули, получившему свою Книгу Закона именно в результате прямого откровения и сумевшего не только записать ее, но и составить развернутый комментарий к ней.)

Еще более сложной задачей (уже для нас) оказалось истолкование этих Наставлений: хотя мы и знаем о Василиде очень и очень немного, но то, что мы знаем о его "гностической" доктрине от т.н. "христианских ересиологов" (учитывая, что ни одного его аутентичного текста не сохранилось вовсе, а есть только упоминание о нем всего лишь в одном тексте из Библиотеки Наг Хаммади (IX,3) - "Свидетельство Истины"), казалось бы, во многом противоречит тому, что сам он "вложил в уста" Юнгу. Впрочем, как "сказал" в одном анекдоте времен позднего совка "отец народов" своему верному ординарцу Л.П. Берии, попытка - не пытка. Поэтому мы и попытаемся дать эзотерическое истолкование этой работе Юнга \ Василида по мере нашего скромного уразумения.

Прежде всего, заметим, что не только учение, но и сама личность Василида вызывала и вызывает споры. Вероятно, по происхождению он сириец. Климент Александрийский в "Строматах" сообщает нам, что Василид был учеником некоего Главка, толкователя подлинного, эзотерического учения ап. Петра. Ипполит, напротив, уверяет нас, что Василид был учеником ап. Матфея. Такие "разночтения" объясняются, скорее всего, тем, что сам Василид не любил афишировать свою "личную историю". Вероятнее всего, он начал проповедовать христианство в Антиохии, потом перебрался в Персию и только потом в Александрию, где был, в том числе, учителем и наставником другого крупного представителя уже не только раннехристианской мысли, но и зарождавшейся, еще лишенной ортодоксальной нетерпимости к разномыслию, христианской церкви, - будущего римского епископа Валентина, основателя весьма немаленькой "гностической" школы (или даже ряда школ). Василид был также автором 24 книг-толкований Евангелия (до сих пор неясно, какого именно - то ли своего собственного, то ли сохраненного для нас Маркионом, напоминающего Евангелие от Луки современного новозаветного канона, то ли какого-то еще, т.е., политкорректно выражаясь, "несохранившегося" - уничтоженного церковниками "новозаветного" призыва). Он также привлек, как сообщали нам древние авторы, к проповеднической деятельности своего сына Исидора. Именно у Климента в Строматах (IV,12; II,20; III,1) содержатся немногочисленные и крайне фрагментированные отрывки из прижизненных творений Василида, сами по себе не дающие нам почти никаких представлений о его учении в целом. В первые десятилетия II века, как говорят, именно Василид более всех "гностических" учителей настаивал на том, что Христос явился на землю в призрачном теле и потому не мог быть распят (это и есть доктрина т.н. "докетизма", призрачности физического тела Иисуса Христа).

Судя по всему, именно Василид был сторонником весьма умеренного "аскетизма", чем, скорее всего, выгодно отличался от "гностиков-аскетов" своего и более позднего времени. Согласно Василиду, знание о мирах горнем и дольнем, о месте и роли современного человека в противостоянии этих миров само по себе как бы "тащит" за собой подлинно этическое поведение, которое, в свою очередь, вторично в доктрине спасения. "Человек - странник в этом мире", говорил Василид устами Климента Александрийского. Человеческое тело бренно, оно лишь наше временное пристанище. Поэтому не могут играть важной роли и всякого рода поведенческие строгости - заимствования из ортодоксального иудаизма (с введением в канон Ветхого Завета ставшие обязательными для христиан "более позднего призыва"), такие как посты, строгое соблюдение суббот или воскресений, полные запреты на отдельные продукты и т.д. и т.п. По мере комментирования "Семи наставлений мертвым" мы еще будем возвращаться к тому, что нам известно об учении этого великого проповедника.

Что же касается Карла-Густава Юнга, то его интерес к "гностической проблематике" представляется глубоко неслучайным: он был, прежде всего, психо- (т.е. душе-) аналитиком, и для него (как и для Василида, как будто нашедшего в нем родственную душу, которой можно преподать доктрину, утерянную среди современников Юнга) именно душа являлась источником знания. Именно в душе как в источнике гнозиса для Юнга заключалось высшее, провиденциальное оправдание психологии и психоанализа, а не просто "прикладное", как у двух его выдающихся коллег - З. Фрейда и В. Райха. К метафизике и космологии "гностицизма" Юнг обращался охотно и многократно: в таких своих книгах, как "Эон", "Символы превращения в мессе", "Попытка психологического обоснования догмата о Троице", маленькая главка (473) в фундаментальной "Психологии переноса" (о Христе-Антропосе), в "Психологии и алхимии" и совсем немного в "Личном и безличном, или коллективном бессознательном", "Духе Меркурии" и "Психологии и религии". Не забудем, что Юнг активно не то, чтобы сотрудничал, но общался с исследователями гнозиса, особенно с французским ученым-коптологом Жилем Киспелем (Gilles Quispell), сохранившим для нас восторженные отзывы о временах их общения. Кроме того, "первый" из найденных в Наг Хаммади в 1945 году свитков даже назывался "Кодексом Юнга" (это отдельная и длинная история, от обсуждения которой мы здесь воздержимся). Но интересно, что Юнг почти нигде в своих более поздних, чем "Наставления…", работах даже не ссылается на Василида и его учение (за исключением буквально пары строк в работе "Дух Меркурий"), т.е. складывается ощущение, что он сознательно "закрыл тему", получив Прямое Откровение, что могло произойти по двум причинам: или он чувствовал себя бессильным истолковать его, или своего рода чувство благоговения просто не позволяло ему облекать полученное свыше учение в собственные "дополнительные" слова и понятия.

Работа, передающая откровения Василида, парадоксальна. Мы сейчас это увидим, но не везде будем "указывать на это пальцем". Позже, как бы осмысляя ее парадоксальность, Юнг писал в "Символах превращения в мессе":

"Парадокс - отличительная черта гностических текстов. Он лучше подходит для выражения непознаваемого, чем недвусмысленная ясность, которая срывает с тайны облекающий ее мрак неизвестности и выставляет чем-то уже познанным. Это род узурпации, ведущий человеческий интеллект к hybris, поскольку заставляет его воображать, будто одним актом познания он достиг обладания трансцендентальным таинством и "постиг" его. Поэтому парадокс соответствует более высокой ступени интеллекта и более верно отражает действительное положение вещей, не насилуя непознаваемое и не выставляя его как нечто познаваемое".

Добавим от себя, что схожая парадоксальность позже наблюдалась в чань\дзэн буддизме, так что античный гнозис (в т.ч. раннее христианство, обозванное ортодоксами "гностицизмом") не долго был уникален в этом отношении.

* * *

Семь наставлений мертвым, что написал Василид из Александрии, - города, где Восток соприкасается с Западом.

Sermo I.

Мертвые возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали…

Совершенно очевидно, что, поскольку повсюду в изучаемом тексте говорится о мертвых, но не о живых, то речь здесь идет о "Небесном Иерусалиме" библейской мифологии, о "граде небесном", контролируемом Яхве и его воинством, граде, который олицетворял для первых христиан неподлинный рай злого демиурга - Иалдабаофа, поэтому не приходится удивляться тому, что мертвые "не нашли того, что искали" в нем, т.е. чаемого ими Царствия Небесного. Кроме того, нетрудно увидеть, что на стадии перехода от заглавной части текста "Наставлений" к повествовательной даже вполне земная Александрия ставится, в духовном смысле, выше этого "небесного" Иерусалима, т.к. Александрия той эпохи была наполнена атмосферой невиданной в то время духовной свободы, где существовала еще не сожженная христианскими ортодоксами знаменитая Библиотека, где можно было встретить даже свободно проповедовавших буддийских и даосских монахов-проповедников, не говоря уж об огромном количестве "местных" и т.д. и т.п.

Ничто, по сути, то же, что полнота. Ничто - пусто и полно. Бесконечное и вечное не имеет свойств, ибо имеет все свойства. Ничто или полноту мы наречем Плеромой…

Здесь имеет место некая аналогия с буддийской концепцией высшего (в космолого-иерархическом, но не в ценностном смысле) духовного мира, (ошибочно отождествлявшегося тогда на Западе с Мокшей \ Нирваной), а именно, с шуньятой, т.е., дословно, "пустотой", однако, являющейся пустотой для чувств и чувственного мира, а вовсе не абсолютной пустотой, что представляется совершенно очевидным теперь, однако в 1915 году большинство ученых-востоковедов еще склонны были, по инерции XIX века, буквально понимать священные тексты Востока, зачастую пренебрегая даже компетентными комментариями. Исследователи "гностических" текстов, за исключением теософов школы Е.П. Блаватской, были редкими исключениями в этом печальном правиле, ввиду чего данный стих представляется актуальным для той эпохи.

В Плероме есть всё и ничего: не стоит помышлять о Плероме, ибо это означало бы саморастворение…

Интересно, что в наиболее значимом космо-антропологическом раннехристианском тексте, дошедшем до нас (в четырех только лишь коптских вариантах!) - "Апокрифе Иоанна", пневматик, или человек духовный, презревший мир сей, тоже после своей физической смерти находится вовсе не в Плероме, а в месте, которое (почти по умолчанию) находится в некоем "подбрюшье" Божественной Плеромы, но выше т.н. Середины (или 13-го Эона) других текстов, особенно текста "Pistis Sophia". В "Апокрифе Иоанна" это место четко и недвусмысленно называется "Местом, где пребывают души святых" (чуть ниже в тексте Апокрифа идет намек на ту самую Середину как на место, откуда еще вполне возможны телесные перевоплощения - "Место тех, кто не покаялся сразу").

По всей видимости, это самое Место Душ Святых аналогично буддийской Нирване, являющейся пределом мечтаний этой религии и, если отбросить конфессиональную предубежденность, вполне аналогичное (в отличие от Плеромы как таковой), "уготованного избранным" Царствию Небесному современного христианства, т.к., согласно "хитрой" концепции буддийских философов, существуют и области, которые "объективно выше Нирваны", т.е. миры форм (божеств) и не-форм (первозданных божественных энергий) (рупа-локи и арупа-локи), аналогичные различным эонам (Божественной) Плеромы, но на эти миры в процессе психопрактик, осуществляемых адептами еще в земной жизни, не стоит активно медитировать, ибо привычка концентрировать сознание на этих мирах может привести их к рождению в них.

Рождение в "мире форм", т.е. в качестве одного из бесчисленных богов, плохо тем, что "всякий Бог есть страдающий Бог", т.к. на нем и колоссальная ответственность, а не только возможность бесконечного блаженства; кроме того, по истечению космического мега-цикла (кальпы, или, для высших божеств, маха-кальпы) ни один из этих богов не застрахован от смерти и нового цикла перерождений, включая рождения в мирах, являющихся, в той или иной степени, "низшими". Рождение в мире "не-форм" плохо тем, что, хотя оно и не влечет ответственности и определенной несвободы, но пребывание в этом мире также вполне конечно. Кроме того, оба эти мира плохи для человека тем, что он проводит в них астрономические сроки, тем самым не освобождаясь от Сансары, но, напротив, отодвигая свое освобождение на миллионы земных лет.

Вот, таким образом, нам и явлен первый очевидный парадокс изучаемого текста - вроде бы Плерома всегда выступает объектом устремлений "прогрессивного человечества", как это вытекает из всех наших знаний о "гностиках", в то же время "гностический учитель" Василид устами Юнга советует избегать даже мысли о ней. Любопытно, кстати, что Плерома (как и вообще все миры, включая "материальные") как таковая вечна, но не неизменна в позитивном смысле этого понятия (как Нирвана или "Место святых" у гностиков), т.к. в любом космологическом тексте нашей традиции процесс ее "развертывания" (а значит, иногда по умолчанию, и свертывания) происходит в течение длительного времени. И сразу же нас поджидает второй парадокс:

Поскольку МЫ суть части Плеромы, Плерома также в нас…

На первый взгляд, при изучении гностических текстов всегда кажется, что Плерома и Гистерма (неполнота, низшие миры, в которых обитает обычный человек как при жизни в теле, так и, как правило, посмертно) - это вполне разные миры, и лишь слабый отсвет плероматических энергий питает наш мир, не давая погибнуть здесь всему живому. Однако не будем забывать, что "местоблюститель" Плеромы, Первый Отец, Метропатор "Апокрифа Иоанна", является "также и Первым Человеком", по слабому отсвету которого архонты Иалдабаофа сотворили затем "человека земного" и его, выражаясь языком современного оккультизма, астральную и низшую ментальную энергетические оболочки, столь же смертные (но со временем), сколь и само его тело. Кроме того, по валентинианской уже Карте Плеромы (см. соотв. рис. в файл-архиве http:/ecclesiagnostica.nm.ru) хорошо виден Малый, порождаемый и поддерживаемый Большим Плероматическим Кругом, круг внизу, внутри которого находится Малый Квадрат (Малый Квартернарий), к которому мы вернемся ниже, и который символизирует "наш мир" в широком смысле. Этот Малый Круг, и даже лист бумаги, на котором он, вместе с Большим Кругом, нарисован, по большому счету, тоже части Плеромы. Но именно и только по большому счету, не будем забывать об этом (как "забывают" это в ряде иных традиций, например, в ряде школ буддийской Махаяны и особенно в чань-буддизме, учителя которого безоговорочно заявляют о "тождестве Сансары и Нирваны"). Однако, возвращаясь к стиху выше, заметим, что целью земного человека вовсе не является слияние с Высшей Сущностью Плеромы - Первым Человеком, т.е. старая оккультная идея тождества макро- и микрокосма и здесь не подразумевает необходимости слияния их природ.

Сущее - Не Сущее

Полнота - Пустота

Живое - Мертвое

Различное - Тождественное

Светлое - Темное

Горячее - Холодное

Сила - Материя

Время - Пространство

Добро - Зло

Красота - Уродство

Единое - Множественное…

Интересно, что здесь нет никакой "апофатики", но что это более или менее "приземленные" оппозиции Плеромы, причем их наличие никак не вредит дальнейшему, пока еще вполне "благому", "надмирному", Творению, и вот почему:

Парные противопоставления суть свойства Плеромы, коих в ней нет, ибо они друг друга упраздняют…

Здесь Василид снова тщательно подчеркивает надмирность Плеромы, только совершенно иным образом, нежели это делалось в "Апокрифе Иоанна", где перечисляются действительно "надмирные" качества Плеромы, которые вовсе не упраздняют друг друга, но взаимно дополняют: "Совершенство", "Мудрость", "Свет" и т.п. Сразу вспоминается, что "и тьма не объяла его" (Ин.) и т.п. Совершенно иное дело - наш мир:

Свойства, что в нас, друг от друга отличены и разделены, посему они не упраздняются, но пребывают сущими. Оттого мы жертвы парных противопоставлений. В нас Плерома разорвана…

Разорвана, но есть. В сущности, во всей этой концепции (здесь и выше) Плеромы содержится глубинный пантеизм (т.о. Пан - "Всё" - как его персонификация предстает здесь неким коллективным вне-личностным Богом = Плеромой), согласно которому Мир Богов - и нечто отдельное, и нечто единое с нами. Но при этом не "одновременно", а как бы отдельно, в разных качествах. Понимание этого, очевидно, лежит уже за пределами нашего обычного ratio.

Когда наши устремления направлены к Добру или Красоте, мы забываем про нашу сущность, т.е. отличимость, и обрекаем себя на свойства Плеромы, а они суть парные противоположения (хотя и "снятые"). Мы силимся, чтобы достичь Добра и Красоты, но наряду с тем обретаем Зло и Уродство, потому как в Плероме они едины с Добром и Красотой…

Это не только повторение известной по текстам из Наг Хаммади концепции Плеромы как "семени всех вещей", но и некая полемика с "Эйдосами" платонизма (своего рода посмертный косвенный ответ Василида на трактат неоплатоника Плотина "Против гностиков"), стремление к которым (как и в буддизме) вовсе не отождествлялось у "гностиков" с освобождением от пут метемпсихоза, реинкарнаций, в которые Василид верил, как, наверное, никто из его духовных потомков. Процитированный стих, безусловно, не есть некий призыв к имморализму (как сразу же завопили бы на весь мир "ересиологи") - это всего лишь призыв не абсолютизировать земные этические добродетели, в свое время установленные в качестве нравственных абсолютов как неизбежная реакция на злой и "некрасивый" характер самого миропорядка, установленного демиургом и его архонтами.

Sermo II (О Боге).

Бог не мертв. Он жив так же, как и исстари. Бог - он Творение, нечто определенное, а посему отличен от Плеромы… Бог, однако, и сама Плерома, подобно тому как малейшая крапина в сотворенном и несотворенном - та же Плерома…

Здесь, словно полемизируя с "Заратустрой" Ф. Ницше и его весьма многочисленными (особенно как раз в начале ХХ века!) поклонниками, Василид говорит о Боге, но совсем не о том боге Ветхого Завета, якобы "отца Иисуса" по версии ортодоксов, которого явно имел в виду пасторский сын Фридрих Ницше, а скорее о "компедиуме высших божественных сущностей", о "коллективном" Боге, тождественном Плероме, который, поэтому, не может умереть ни в прямом, ни в метафорическом смысле, в отличие от богов более или менее низшего порядка, которым, рано или поздно, но не избегнуть сей участи.

Истинная Пустота есть сущность Дьявола. Бог и Дьявол суть первые проявления Ничто, каковое именуем Плеромою. Равно Плерома то или нет, ибо она упраздняет себя во всем сама. Не таково Творение. В том отношении, в коем Бог и Дьявол суть Творения, они не упраздняют себя, но противостоят Друг другу как сущие противоположения. Нет нужды нам в доказательстве их бытия, довольно того, что приходится нам снова и снова вести речь о них. А когда б обоих не было, то Творение оказалось бы вне своей отличимой сущности, оно все сызнова отличалось бы из Плеромы вовне…

"Дьявол" в самых разных (в т.ч. отнюдь не "инфернальных") его интерпретациях будет встречаться в тексте неоднократно. В Sermo II Юнг впервые обращается к нему, но не как к некоей абстрактной "обезьяне Бога" философов и теософов прошлого, а как к противоположному качеству любого Явленного Бога, т.е. Бога, о котором можно говорить уже не только в терминах апофатического богословия (как, например, к индуистской троице - Тримурти - Брахма(н) + Вишну + Шива, у каждой из ипостасей которой тоже имеется свой, условно говоря, "дьявол", приплюсовывается "сверху" некий абсолютно надличностный Первоисточник Энергии - Парабраман, у которого еще нет никакого своего "дьявола"). Действительно, уже первый бог, который ниже Метропатора "Апокрифа Иоанна", или Праотца (Первоотца) других текстов и систем, по большому счету, уже является Творением, хотя Творением (точнее, Эманацией) и не вполне являющимся таковым, т.к. оно еще "бессознательно", т.е. является всего лишь Отражением Наивысшего Бога, послужившим толчком к дальнейшим, уже сознательным, Эманациям, происходящим, согласно "гностическим" текстам, "через молитвы".

Вот Бог, о коем вам неизвестно, ибо люди его позабыли. Мы именуем его присущим ему именем АБРАКСАС. Он еще более неопределим, чем Бог и Дьявол. Дабы отличить от него Бога, мы именуем Бога ГЕЛИОСОМ либо Солнцем…

В чем же суть "отличия" Абраксаса от вышеописанного "Бога"? Не только в том, что Абраксас, как мы разберем ниже, "коллективное божество", а не индивидуальная Сущность. Суть, пожалуй, еще и в том, что "гностики" всегда четко различали Бога и Демиурга. Божественное не обязательно по сути своей творящее, оно скорее есть источник энергии для всего сущего ВО ВСЕХ мирах. Т.е. и злой демиург Иалдабаоф не смог бы сделать свое дело без "неохотного согласия" сущностей Плеромы, на которое более чем прозрачно намекает, к примеру, "Апокриф Иоанна". Это "неохотное согласие" эзотерически означает слабый отблеск Божественной Энергии, которым пользовался злой демиург и которым он, разумеется, изначально был наделен, а иначе не смог бы "родиться" сам в том качестве, в котором он родился.

Но - в нашем случае Василид называет Демиурга Гелиосом, или Солнцем. Т.е. этот Демиург отличен от Иалдабаофа, он выше него, и он отвечает за более высокие миры, нежели наша материальная Солнечная система, поскольку в астролого-космологическом отношении Иалдабаоф, что подтверждает и теософская традиция прошлого века, является гением планеты Сатурн, повелевающей человеческим эгоизмом и человеческими же страданиями (слуга Иалдабаофа, андрогин Яхве \ Саваоф, согласно теософии, лунное божество). Также это и не Демиург платоников, который в эзотерическом смысле гораздо выше Владыки Солнца, т.е. у платоников это Третий Проявленный Логос "всей Вселенной" - не будем забывать, что эзотерически (а не полу-эзотерически) Солнце даже в очень древние времена не считалось "центром мира" как такового, но имело отношение лишь к самым разным энергиям человеческого микрокосма. (К платоническому Демиургу мы еще вернемся ниже, когда рассмотрим символизм квартернария.) Здесь Властитель Солнца - не столько Гелиос греков, сколько Митра древних иранцев, изгнавший с небес "злого бога" Аримана, своего рода искупитель человеческих беззаконий.

Абраксас - сущее, ничто ему не противостоит, кроме того, в чем нет сути, потому сущая его природа распространяется свободно. Того, в чем нет сути, - не существует и не противостоит. Абраксас возвышен над Солнцем и возвышен над Дьяволом. Он есть невероятное вероятное, несущее сущее. Когда б у Плеромы была сущность, Абраксас был бы ее проявлением… И произошло тут у мертвых смущение, ибо были они христиане…

Поскольку данное, уже чуть более пространное, повествование об Абраксасе плавно переходит и в Sermo III, то и комментировать фрагмент Sermo II мы пока считаем преждевременным, и лишь просим читателя оценить в т.ч. всю тонкую колкость последнего предложения вышеприведенной главы. При жизни Василид, вне всякого сомнения, считал себя христианином. Но "теперь", увидев, во что превратилось христианство…

Sermo III (Абраксас).

Абраксас есть Бог, коего мудрено распознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незрима для человека…

Прокомментируем концовку Sermo II вкупе с только что приведенной фразой из Sermo III. "Ересиологи" Ириней и Ипполит приводят совершенно разные данные об Абраксасе. Ириней говорит о том, что он есть "божество Плеромы", тогда как Ипполит уверяет, что он, напротив, порождение Третьего Сыновства василидовой космологии, т.е. (на этом, низшем уровне) и не божество вовсе, но символ земного человека со всеми его сопричастными данному уровню бытия энергетическими оболочками (как выразился бы Дон Хуан устами К. Кастанеды, "он есть всего лишь человеческая матрица, молиться которой - глупость"; похожая фраза есть и в нашем тексте). Скорее всего, правы были и Ириней, и Ипполит. Нам представляется почти очевидным (если речь не идет о "сознательном запутывании непосвященных", как выразилась бы Е.П. Блаватская), что в космологии Василида действительно существовало как минимум два Абраксаса (точнее, два его аспекта), эманировавших из Первого и Третьего Сыновств божественных миров, причем Второе Сыновство и было тем зеркалом, которое дало уже всем "нам" искаженный отблеск Высшего Абраксаса, и этот отблеск оказался даже не частью, а лишь порождением Третьего Сыновства. (О самих Сыновствах и прочих немногочисленных доступных нам подробностях василидовой космологии см., лучше всего, кн. Ю. Николаева "В поисках Божества": Киев, "София", 1995. Однако даже такой блестящий автор, как Ю. Николаев (Юлия Данзас), не смог(ла) выстроить для нас, хотя бы гипотетически, стройную систему василидовой космогонии: темных мест в ней для нас по-прежнему существует гораздо больше, чем в космогонии любого другого крупного "гностического" учителя, включая даже одного из первых после апостолов - Симона Мага, если последний вообще существовал реально. Например, мы практически ничего не знаем о "содержимом" Второго Сыновства и о некоторых важных функциональных особенностях примыкающего "к нам" Третьего Сыновства.)

У Юнга Василид, как кажется, попеременно говорит то о "первом", плероматическом, Абраксасе как о "подлинном Боге", то о втором, низшем, как о "грозном Боге". В процитированных выше стихах Sermo II и III имелся в виду, очевидно, плероматический Абраксас. Вообще, такого рода "умножение сущностей", против которого непременно восстал бы У. Оккам, типично не просто для отдельных Эонов (как пространственно-временных континуумов, населенных богами, ангелами, архангелами, развоплощенными и, как правило, временно, людьми, "звёздами", деканами, литургами, злыми и добрыми гениями и пр. существами) и божеств "гностицизма", но и для его основополагающих космологических категорий. Например, в "гностических" текстах можно многократно встретить такие понятия, как "Плерома Плером" (еще и Плером, оказывается, множество!), Отец Отцов, Праотец Праотцов и т.п. Абраксас символизирует 365 (=1, =2, =100, =1, =200, =1, =60; сумма=365) эонов Плеромы, если прав "ересиолог" Ириней, и 365 эонов "низших тварных миров", если прав его коллега Ипполит. Кстати, именно 365 "ангелов", подчиняющихся архонтам Иалдабаофа, и принимали участие в сотворении "низшего человека" в "Апокрифе Иоанна" - каждый отвечал за определенное качество человека и часть человеческого тела, вплоть до мизинцев. Нетрудно заметить бросающуюся в глаза параллель - именно 365 дней составляет солнечный год на земле, где и проживает по воле нечестивых архонтов "низший человек". Именно то обстоятельство, что эонов Абраксаса 365, является как бы переходным мостиком от мира Плеромы и отстоящего от нее Третьего Отцовства (очевидно, "Середины" трактата "Pistis Sophia") не просто к миру "низшему", но к земному миру, существующему в четких астрономических рамках Солнечной системы.

Вот что говорит Василид у Юнга уже о "близком нам", в чем-то по-ветхозаветному грозном Абраксасе:

Абраксас же говорит слово досточтенное и проклятое, что есть равно жизнь и смерть. Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абраксас грозен…

Что-то похожее, вроде бы, говорилось и о свойствах Плеромы, но там был один нюанс: эти свойства, как мы помним, "упраздняли друг друга". Здесь это уже не так. В самом деле, на геммах Абраксас изображали в виде человека с головой петуха, в одной руке у которого щит, в другой - плеть. Т.е. одной рукой он милует, а другой - карает. Хотелось бы воздержаться от параллелей с весьма грозными изображениями высших божеств в индуизме: "гностический" графический символизм, рисующий обитателей Плеромы, был, очевидно, в целом лишен какого-либо "устрашающего" характера, что характерно и для "гностических" текстов в части их описания Плеромы (и это неслучайно: тем самым подчеркивалось, что Отец Иисуса - вовсе не грозный Яхве, а что он "гораздо выше", во всех смыслах). Сам Василид (при жизни) недаром говаривал своим последователям: "Если Бог не благ, то я не верю в такого Бога".

Да он сам Великий Пан, что значит "Всё", и он же малость… Он есть монстр преисподней… Он же Гермафродит низшего начала…

Абраксас тождественен Пану и на непроявленном уровне Пана, и на проявленном, причем проявленном во множестве аспектов бытия. Интересно, что во многих "гностических" текстах слово "???" - "Всё" по ходу повествования незаметно, "без лишнего шума", подменяет собой слово "???????" - "Полнота". Т.е. плероматический аспект Абраксаса несет в себе лишь семена, потенции творящих сил, тогда как низший аспект Абраксаса, тот самый, который "Гермафродит низшего начала" в своих "верхних" эонах и "монстр преисподней" в низших, несет в себе и творящие силы, и то, что они творят. Однако Пану, как известно, на экзотерическом уровне поклоняются как Богу Природы, т.е. действительно как Всему Проявленному, даже, прежде всего, чувственно видимому, и именно отсюда проистекает привычный нам пантеизм как философско-(квази)религиозное мировоззрение:

Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства… Он есть явленное противоречие меж Творением и Плеромой, в коей заключено ничто… Он есть жизнь Творения…

Sermo IV.

Вот, пожалуй, ключевая фраза для понимания смысла первых абзацев этой весьма парадоксальной главы: Жизнь и любовь противостоят в своей божественности друг другу... Ибо жизнь, условно говоря, включает в себя и добро, и зло, тогда как любовь (в идеалистическом ее понимании) - только добро. Именно поэтому, как читаем дальше, Всякая звезда есть бог… (т.е., эзотерически толкуя, у всякой звезды есть божественный управитель, источник ее энергии, на чем и строится, например, вся астрология), и всякое пространство, кое полнит звезда, есть дьявол… Т.е. бог звезды - это любовь, пространство - это жизнь, освещаемая любовью, но чем дальше ее Источник, тем слабее его Свет, отсюда очередная метафора "дьявола" в нашем тексте (ибо "ближнее" к звезде пространство в тексте, по умолчанию, отождествляется с самой звездой).

Далее в главке следует начальное раскрытие символизма Барбело, т.е. Четверичного Божества, в данном случае явно подразумеваемого, хотя и не названного: Главных богов числом четыре, ибо четыре является числом измерений мира. Один есть начало, Бог-Солнце… (здесь уже, впрочем, явно присутствует плероматический прототип Гелиоса-Абраксаса как Всеблагое Семя, само по себе зарождающееся в Божественном Ничто, или в Плероме нашего текста).

Другой есть Эрос, ибо он связывает двоих и распространяется в сиянии… Первоначальная (точнее, первая дифференцированная) Божественная Триада у эллинов - Уран, Гея и Эрос; Эрос иногда ставится также и на второе, как в нашем тексте, место. Ибо хорошо известно, что эзотерически Эрос - вовсе не символ страстного желания (на эзотерическом уровне его символизирует лишь его низшая эманация), но символ первозданной красоты божественного мира. У "прижизненного" Василида Эрос, по сути дела, равен Непостижимой Божественной Сущности, выразившей себя в дивной (от слова divine) красе Огдоады (Восьмерицы) Первого Сыновства, в которую входят Отец, Ум, Логос, Провидение, Разум, Сила, Правосудие и Мир.

Третий [Бог] - древо жизни, ибо полнит пространство телами… Архетип Древа Жизни вообще в той или иной форме присутствует во всех древних религиях, и тот же Юнг не раз обращался к нему в своих работах. Очевидно, что Древо Жизни у Василида здесь аналогично его же "прижизненному" Второму Сыновству - группе эонов, расположенных посередине между как бы Чистой Идеей (или Плеромой, включающей в себя Первое Сыновство) и Реальным Миром, в который, в свою очередь, вместе с семью низшими подпланами \ эонами (что и побудило ересиологов к ошибочному истолкованию Абраксаса как персонифицированного "владыки Семи Богов"), входят и остальные 365-7= 358 эонов, порожденных Третьим Сыновством.

Интересно, что, согласно Ипполиту, Второе Сыновство "тяготеет", т.е. с каждым астрологическим циклом всё более и более приближается, к Первому Сыновству (как по аналогии душа восходит обратно к Духу), тогда как "эманированный из недр" Второго Сыновства Spiritus особого рода (вполне вероятно - Святой Дух современных христиан), напротив, нисходит к Третьему Сыновству, т.е. в конечном счете, в материю. Т.о., это действительно древо, ибо, как и положено дереву, оно растет в обе стороны.

Кроме того, именно этот Spiritus способен к порождению, а не только к словно бы абстрактному "одухотворению низшей природы"; хотя при этом ниоткуда не следует, что именно его пространство (т.е. Второе Сыновство и его как бы "подбрюшье", где и пребывает, поддерживая это Сыновство словно крыльями, Spiritus) полнится "телами". Этот Spiritus - своего рода "Абраксас" Второго Отцовства (берем здесь этот термин в кавычки, ибо мы не уверены, что в данном случае речь точно также идет о 365 эонах, ибо, по аналогии с песочными часами, Второе Отцовство может быть - не потому ли о нем так мало известно? - срединным горлышком-воронкой между двумя резервуарами для песка, в которую столько всего просто "не поместится").

Четвертый - Дьявол, ибо он отмыкает всё замкнутое… В данном своем качестве сей "Дьявол" скорее Сатана как евр. сат-ан, т.е. как персонифицированное противостояние, ставшее возможным в принципе при переходе, с появлением этого "четвертого бога", от треугольника к квадрату (квартернарию), т.к. в треугольнике есть смежные вершины, а противостоят им (противолежат) только стороны, но нет, строго говоря, противолежащих вершин, тогда как в квадрате, при помощи мысленно проведенных линий (т.е. диагоналей), такое противостояние как раз реально. [Он] разлагает всё, обладающее формой, и всё телесное, в коем всё обращается в ничто… Именно "после" Третьего Сыновства ранее более или менее единая Природа разлагается на 365 низших эонов, в низших из которых, в свою очередь, происходит реальное, а не метафорическое разложение: например, разложение человеческих тел после неизбежной физической смерти, затем эфирных двойников этих тел, затем двух низших астральных подпланов, затем еще двух и т.д. и т.п.

Анализируя теперь всю фразу целиком, понимаем, что "Дьявол" символизирует не столько (как, кстати, и соответствующий аркан "обоих" широко известных Таро) сонм "бесов", творцов-демиургов, архонтов и т.п., но и вообще всё, что ниже миров Трех Богов, т.е. он и "замыкает собой" (вернее, "размыкает" вовне) Барбело, и олицетворяет "в одном лице" вообще любые тварные миры.

Далее в Sermo IV "Юнг \ Василид" пишет о разнице между "богопознанием" и "богопочитанием", тем самым как бы сокрушая "антигностический аргумент" ересиологов, что "гностики нечестивы" в силу того, что они "почитают множество богов". Прочитаем этот текст внимательно, выделив в нем ключевые слова:

Блажен я, оттого что дано мне познать множественность и разнообразность богов. Горе вам, сменившим ту несовместную множественность на единственного Бога. На муки неразумения и искажения обрекли вы через это творение, коего сущность и устремление есть отличимость. Как можете быть верны вы своей сущности, когда множественное хотите свести к одному?..

В самом деле, Плерома - это множественность, Абраксас - это множественность, Человек, сотворенный, согласно всем "гностическим" текстам, богами, но не Богом (мы и здесь увидим это чуть ниже) - это тоже множественность. Познание одного Бога равносильно познанию только одного из высших аспектов, но, в силу неизбежной косности плотского человека, аспектов всё равно тварной природы, в результате чего, например, в качестве Отца Иисуса со временем был ошибочно "опознан" Яхве, и в других религиях антропоморфизация (в самом худшем смысле этого слова) "высших" богов также шла полным ходом. И, как уверяет Василид (и трудно с ним не согласиться), она не осталась безнаказанной:

… что чините богам, то случается и с вами. Всех вас уравняют, и исказится тем ваша сущность. Неисчислимые боги некогда были людьми (и это как раз тот случай, от которого предостерегают, например, практикующие медитации буддисты своих последователей, см. начало нашего истолкования). Человек причастен у сущности богов, он происходит от богов и идет к Богу…

Другая часть этого утверждения Юнга \ Василида, четко разграничивающего богопознание и богопочитание (и именно последнее, а вовсе не "познание", в данном контексте "ведет к Богу") вытекает как из вышеприведенной фразы, так и из сентенции о "не помышлении о Плероме" (также, к слову сказать, состоящей из многих богов), высказанной еще в I Sermo:

Как не стоит помышлять о Плероме, так не стоит почитать и множество богов (особенно учитывая, что к созданию земного, ущербного, человека причастны отнюдь не только светлые божества, т.е. "дети" или "отпрыски" Четырех Светов "гностических" текстов, но и архонты Иалдабаофа, при том, что во всепроникающем "язычестве" первые для человека трудноотличимы от последних). По меньшей мере (что в данном контексте означает "в некоторой степени", т.е. по минимуму) стоит почитать [даже] Первого Бога, Сущую Полноту и summum bonum. [Ибо] через молитву мы ничего не можем туда привнести и ничего не можем оттуда взять ибо всё поглощает в себя сущая Пустота (она же - Сущая Полнота). Светлые боги образуют небесный мир, они многократны, они распространяют себя и множат бесконечно. Их высочайший господин есть Бог-Солнце (действительно, эзотерически, как минимум с теософской точки зрения, "молитва Богу" как просьба срабатывает не иначе как "всего лишь" молитва ангелу-хранителю, который далее "действует самостоятельно", а как духовный акт она суть молитва собственному Высшему Я), (точнее, высший прототип Божественного владыки нашего физического Солнца-звезды).

Темные боги образуют земной мир (лишь условно говоря "земной": туда входит, выражаясь по-теософски, весь физический план бытия + весь астральный, т.е. подверженный оккультному влиянию звездных владык, план + низшие ментальные подпланы, т.е. выходящие за пределы "околоплероматической" триады в ее теософско-индуистском истолковании - Атма + Буддхи + (Высший) Манас; т.о. "земной мир темных богов" - это все посмертно разлагающиеся энергетические оболочки человека, которые "не наследуют царствия" и с которыми человек не входит в иную инкарнацию, облекаясь для этого в новые, как бы "чужие" оболочки). Они однократны (т.е. разлагаются, как и созданные ими оболочки живых существ, но нескоро - срок жизни любых богов весьма немалый), они бесконечно умаляют себя и сокращают (потомство таких богов, как явствует практически из любого "гностического" текста, действительно огромное, и чем ниже уровень, тем оно выше; любопытная аналогия с людьми: "интеллигентные семьи", многие из которых состоят, по гностической классификации, из сознательно или бессознательно "духовных" или "душевных" людей, чрезвычайно редко бывают многодетными, т.к. механическое размножение в них не является самоцелью). Их нижайший господин есть Дьявол, дух Луны, приспешницы Земли, что и менее, и холоднее, и мертвее, чем земля... Итак, еще один аспект Дьявола - аспект Яхве \ Саваофа, уже отмеченный нами выше как "лунный". См. тж. главку с ехидным названием "Лунный бог христиан" во втором томе "Разоблаченной Изиды" Е.П. Блаватской. Однако и сама Блаватская на этот счет "путалась в показаниях", чуть позже, в I томе "Тайной Доктрины" (стр. 254) говоря, что "Иегова… для них [т.е. для "гностиков"] был Ильда-Баоф", хотя, как мы отмечали выше, оба персонажа "управляют" разными планетами, кроме того, согласно "Апокрифу Иоанна" Яхве - лишь один из "ангелов Иалдабаофа". Тем не менее, будем снисходительны к автору, не забывая, что во время написания "Тайной Доктрины" еще не была доступна даже краткая версия "Апокрифа" из Берлинского папируса 8502.

Второй момент: зачем здесь подчеркивается, что "Луна - приспешница Земли", когда это и так ясно? Та же теософская доктрина настаивает на том, что когда-то "духовно", как и астрономически, вовсе не Луна была спутником Земли, а всё обстояло как раз наоборот, теперь же Луна "в отместку за утрату былого лидерства" играет для Земли негативную роль, являясь вампиром ее высоких энергий… и не в этом ли секрет "земного" всесилия ветхозаветного "законничества", исходящего, согласно "гностикам", от "лунных божеств"?

Нет различия во власти небесных и земных богов. Небесные боги умножают, земные же умаляют... Здесь "умножение и умаление", разумеется, следует понимать в сугубо духовном смысле. Направления в обе стороны суть безмерны… Намек на вечность и нетварность и материи как таковой, а не только духа: и то, и другое лишь подвержено временным, циклическим ("с течением эонов") трансформациям.

Sermo V.

Эта глава посвящается, условно говоря, общеэтической проблематике и "половому вопросу" как в духовных, так и в "падших мирах", и призвано противопоставить нечто более "позитивное" ветхозаветной идее Евы как всего лишь "сотворенной из ребра Адама" и вообще виновницы пресловутого человеческого "грехопадения", что на долгие века, как в иудаизме, так и в христианстве, послужило основным теологическим оправданием пресловутой репрессивной сексуальной морали. Хорошо известно, что в гностических общинах-экклезиях существовало (и по сей день существует) и "повседневное", и литургическое, и мистериальное равноправие мужчин и женщин; не редкость там и женщины-священнослужители. Текст V Sermo, кажется, в очередной раз подводит под это обстоятельство идеологический базис. Однако и эту часть текста не следует понимать строго буквально, помня о том, что все боги "гностицизма", как плероматические, так и серединные и падшие, на самом деле, андрогинны. Более того, в какой-то степени отпадение от Плеромы Софии-Ахамот (эманации Софии) тождественно разрушению этой андрогинности на определенном плане бытия "и ниже". Но - обратимся к тексту:…

Небесные боги являют себя в духовном, земные же в плотском. Духовное воспринимает и внимает. Оно женственно, и потому мы именуем его матерь небесная Плотское порождает и зиждет. Оно мужественно, и поэтому мы именуем его phallos, отец естества. Далее очень интересно: Ложь и дьявольщина - духовность мужа, что направлена к низшему. Ложь и дьвольщина - духовность жены, что направлена к высшему… (кроме того, как хорошо известно, и слово "Дух" - евр. Руах и греч. Пневма - изначально женского рода).

Видимо, понимать это следует таким образом, что, поскольку именно с отпадения одной из эманаций Софии началась инволюция Духа и сопутствующее ей создание "из первозданного Хаоса", т.е. из вечного аспекта материи, "миров страдания", то и не могло быть так, чтобы "духовность жены" была бы направлена к низшему. Но строго в этом контексте! В трактате "Pistis Sophia" его "главная героиня" просит именно "мужские" божества (т.е. в изложенных там обстоятельствах действовавшие в своих мужских аспектах) помочь ей "подняться обратно, к Эонам Отца".

Далее в нашем тексте словно нивелируется "ветхозаветная" духовная ценность института брака, при том, что брак сам по себе в системе Василида, отличавшегося весьма умеренным аскетизмом, вплоне допускается, причем, очевидно, даже для высоко духовных людей как компромисс с их т.н. "душевными придатками", с которыми они кочуют из воплощения в воплощение и которые остаются при них, несмотря на всё их спиритуальное развитие в течение многих земных жизней:

Муж и жена, пребывая друг подле друга, обратятся в дьявола, ежели они не разъединят свои духовные пути, ибо сущность творения есть отличимость…

А вот та же идея, направленная как бы "в обратную сторону", но не в сторону плоти как таковой, а в сторону гнозиса как познания взаимодействия духа и плоти в реальном мире:

У мужа плотское направлено к естеству, у жены плотское направлено к духовному. Муж и жена, пребывая друг подле друга, обратятся в дьявола, ежели они не разъединят плотское свое. Муж тогда познает низшее, жена же высшее (т.е. они познают то, что и так "знали", и возникнет ситуация замкнутого круга)…

О том, что этот фрагмент текста Юнга \ Василида не направлен против брака как такового, свидетельствует фрагмент прижизненного текста самого Василида, сохраненный для нас Климентом Александрийским: "Когда апостолы спросили Господа, не лучше ли не жениться вовсе, то он им ответил, что не всякий способен выполнить этот завет, поскольку некоторые являются евнухами от рождения, некоторые же - в силу необходимости… [Ибо] некоторые [мужчины] по природе своей схожи с женщинами и следуют их привычкам. Таким лучше не жениться… Те же, кто стали евнухами ради вечного царства, сделали рациональный выбор, стремясь, таким образом, избегнуть трудностей семейной жизни.

"Знаменитый "индивидуализм" Василида, коренящийся в словах Иисуса о "поклонении в Духе", а не в Храме, отчасти пересмотренный лишь в середине II века валентинианами, а затем полностью "упраздненный" ортодоксами, индивидуализм, о котором единодушно сообщают "ересиологи" и который имеет четкую антицерковную коннотацию, подтверждается и в тексте данного, пятого Sermo, однако с весьма существенными оговорками:

Слаб человек, а потому ему необходимо нужна сообщность… Но сообщность для всякого человека есть раздробленность и растворение… Пусть будет настолько сообщности, насколько в ней есть надобность, не человека ради, но из-за богов (т.е. по вине богов). Боги принуждают вас к сообщности. Они вас принуждают в той мере, в какой сообщность необходима. А что излишне, то дурно…

Один пусть в сообщности подчиняется другому, дабы тем сохранить сообщность, ибо есть у вас в ней нужда. В особном же бытии пусть один ставит себя выше другого, дабы каждый пришел к самому себе и избегнул бы рабства. Пусть в сообщности пребудет воздержанность (очевидно, особого рода душевная и духовная воздержанность, как и ниже). Пусть в особном бытии пребудет расточительность. Сообщность есть глубь; особное бытие есть высь… Сообщность дарит нас теплом, особное бытие дарит нас светом…

Эта необходимость возвышения в обособленном, прежде всего в духовном смысле, бытии над "ближним" и есть возможность для плотского человека стать душевным, "психиком", а для душевного (что, в силу наличия у нас "душевных придатков" представляется крайне тяжелым делом) - духовным, пневматиком. Объектом проповеди ранних христиан были всегда отдельные, "званые" люди (т.е "психики"), которым предоставлен был шанс стать "избранными", т.е. высшими психиками, т.е. людьми, в коих разумная душа - высший манас индуистов - одолевает животную душу, и, в некоторой перспективе, пневматиками.

Sermo VI.

Здесь Юнг \ Василид говорит о двойственной природе человеческой души, о которой мы говорили чуть выше. В процессе человеческой жизни обе (хотя, эзотерически, их минимум семь) "половинки" души взаимопроникают друг в друга, создавая иллюзию ее целостности (от идеи которой Будда Гаутама, например, призывал отказаться самым радикальным образом). Теософия вслед за индуистами утверждает, что после физической смерти человека элементы его "животной души" поначалу живут, а затем распадаются в своего рода "астральном чистилище", или в Кама-Локе, чтобы затем послужить "рабочим материалом" для астрала совершенно другого человека, которому вскоре предстоит воплотиться в плотном мире, тогда как оболочку "разумной души" человек вовсе не сбрасывает (за редкими исключениями), т.к. именно в нее он "облекается заново" перед реинкарнацией, что и обеспечивает ему, в случае развитости способностей этой части души (т.к. сам "голый" принцип Атма-Буддхи, лишенный Манаса, лишен и такого рода сознания, как событийная память), память о предыдущих воплощениях. Однако Василид, словно "щадя" Юнга, как представляется, активно не верившего в теорию реинкарнаций \ метемпсихозисов, ничего не говорит ему об этом, останавливаясь в VI Sermo лишь на этических аспектах двойственности душевной природы человека и привнося туда лишь элементы метафизики:

Демон плотского подступает к нашей душе подобно змее. Она есть наполовину человеческая душа и именуется помыслами хотения. Демон духовного слетает в нашу душу подобно белой птице. Он тоже наполовину человеческая душа и именуется хотением помыслов… Птица летает высоко над землей и завещает особое бытие. Она приносит вести об отдалившихся, тех, что ушли вперед и стали совершенны. Наше слово возносит она Матери Матери дано заступаться, дано предостерегать, но ничтожна власть ее сравнительно с богами. Она есть сосуд солнца. Змея [же] сходит вниз и [эта змея] лукавством усмиряет фаллического демона (здесь явный намек на морализаторскую догматику Ветхого Завета) или же подстрекает его (к соитию; в более широком, эзотерическом смысле, к единению с миром мертвой материи)… (очевидно, здесь - не падшему аспекту Софии, символизирующему, на уровне человеческого микрокосма, Высший Манас). (низшая эманация Офиса-Змия, отраженного в "Апокрифе Иоанна" как живущая в "раю архонтов" и искушающая сотворенного теми же архонтами Низшего Адама окончательно пасть в материю, где его окончательно погружают в "забвение себя", т.е. в забвение своей высшей природы, и творят для него "постыдные оковы судьбы", т.е. кармическую зависимость, которая вовсе не воспринимается как справедливая - скорее, как мелочная; Птица же - читай: Голубка - согласно отраженной Ипполитом христологической доктрине Василида, сошла на Иисуса при его крещении, сделав его Христосом или, скорее Хрестосом, т.е. "благим" в высшем, "небесном" смысле)

Она выносит в гору наихитрейшие помыслы естества, кои пролазят во все щели и всюду алчно присасываются… (в "Pistis Sophia" евангельская, и географически реальная, Масличная Гора, на которой воскресший из мертвых Иисус проповедует своим ученикам, есть символ возвышения духа над плотью, символ воскресения в Духе, но и туда, согласно учению Василида, проникает "плотское", борьба с помыслами которого, таким образом, сама по себе, представляется делом почти безнадежным). Далее следует чрезвычайно интересный фрагмент: Хоть змее и не по нраву, однако, ей случается быть нам полезной. Когда она ускользает от наших рук, то указует путь, который человеку своим разумом не найти… Во-первых, это своего рода "оправдание", так сказать, "низшей эонологии", которой до краев переполнены "гностические" тексты древности, а во-вторых, в более широком смысле, даже низший аспект Мудрости, или "мудрость мира сего", когда "ускользает от наших рук", т.е. когда перестает служить непосредственно нашим изменчивым страстям, может указать нам путь к своему прародителю - Мудрости Змия-Офиса из Плеромы (выражаясь более "по-христиански", Софии Христа мира горнего).

Sermo VII.

В ночи снова воротились мертвые и говорили с жалким видом: Еще про одно мы забыли; дай нам наставление о человеке…

Эта глава посвящена, как нетрудно догадаться, духовной природе человека. Интересно, что в предыдущих шести Наставлениях мертвые вели себя по отношению к проповеднику, Василиду, нагло и вызывающе (как часто ведут себя, кстати, отделившиеся низшие астральные оболочки умерших, притягиваемые спиритом во время т.н. "спиритических сеансов" - не с такими ли "мертвыми" говорит и Василид, учитывая, что в конце Sermo они "приумолкли и развеялись подобно дыму над костром пастуха"?); они выказывали всяческое презрение ко всему, о чем он говорил до сих пор. Однако тема истинной природы человека их реально заинтересовала. Думается, что не только в силу их собственной человеческой природы… Здесь Василид как бы намекает Юнгу, что вся сложная и многогранная суть его учения сводится к идее человеческого спасения через самопознание, через познание себя как???????????, как сочетание высших и низших космических начал. Осознание дуальности человеческой природы, прежде всего психической - первый шаг к реальному освобождению от метемпсихозов в плотных мирах. Итак, читаем:

Человек - ворота, через которые вы из мира внешнего - мира богов, демонов и душ - входите в мир внутренний, в меньший мир. Мал и ничтожен человек, вот уже он остается у вас позади, и вы пребываете снова в бесконечном пространстве, в меньшей, или же внутренней бесконечности…

По сути дела, здесь содержится прямое указание Василида на то, что Ветхий Адам, Адам Белиаль каббалистов, сотворенный архонтами демиурга, преодолевает собственную низшую природу через самого же себя, воссоединяясь (разумеется, не напрямую) с Адамом Кадмоном, или с Первым Сотворенным Человеком - с тем, о котором сказано в "Апокрифе Иоанна": "Человек существует; и Сын Человеческий". Разумеется, это не новозаветный Сын Человеческий, т.е. родившийся на земле и от земных родителей, да еще и "непорочно". В "Апокрифе" это было сказано в тот момент повествования, когда архонты, казалось бы, уже окончательно накинули свою "удавку забвения" на человеческие существа, пребывающие в материи той или иной степени "плотности". Юнг \ Василид пишут далее об истинной духовной природе человека и его истинных духовных связях "здесь" (не забудем, читая нижеследующие строки, о как минимум двух возможных Абраксасах):

В безмерной отдаленности одна-единственная звезда стоит в зените. Это и есть единственный (т.е. абсолютно соразмерный по своей природе человеку как он есть) Бог этого одного человека, это есть его мир, его Плерома, его божественность. В мире том принадлежит человек Абраксасу, каковой его, человека, мир (как внутренний, так и внешний) порождает либо поглощает. Звезда эта есть Бог и предел человеку (вспомним текст, выросший из другого близкого по времени к "нашему" Прямого Откровения - "Книгу Закона", начинающуюся словами "Каждый человек есть звезда" и то, как этот постулат был истолкован ее получателем). Она есть единственный Бог (хотя и "коллективный, составной" - не забудем, что Бог человека здесь только Абраксас), … к нему ведет долгое странствие души после смерти, в нем воссияет, подобно свету, всё, что влечет обратно за собою человек из большого мира…

То есть "пространственно" как минимум низший Абраксас находится в Дэвакане (санскр. "Обитель Богов") - месте в индуистской космологии, видимо, аналогичный "гностическим" Эонам Середины и Эонам Сферы (или "собирательному" 13 Эону "Pistis Sophia"), где, иногда до многих земных столетий, пребывают человеческие души в промежутках между инкарнациями. И чем человек совершеннее духовно, тем больше времени он там проводит и тем осознаннее ("гностичнее") и радостнее его пребывание там (именно это место имел в виду Платон, говоря о мире, где душа "пред-существует, набираясь духовного опыта перед земными испытаниями", однако во время следующей жизни о Дэвакане остается лишь очень смутная память, если она вообще остается: подобное притягивает - и помнит! - лишь подобное). Дэвакан и его аналоги в наших текстах - последние из Мест (Областей), откуда еще можно (к сожалению…) вернуться на землю.

Кроме того, в процитированных выше строках ни много, ни мало, зашифрован смысл человеческой жизни как спиритуального феномена - не просто "вернуться на Небо" в конце времен, или "снова стать Звездой", но вернуться обогащенным и обогатить собой тот мир, где обретаются наши истинные первоосновы.

Юнг \ Василид писал (как ранее Блаватская), что земным людям молиться сущностям Плеромы бесполезно. Далеко не все известные нам "гностические" тексты разделяют такую точку зрения (чему яркие примеры - "Евангелие Египтян" или та же "Pistis Sophia"). Однако далеко не бесполезно молиться (т.е. в данном случае эзотерически это означает "уповать", опираться на свою доподлинную внутреннюю природу) Абраксасу:

Молитва прибавляет света звезде, она пролагает мост над смертью, она уготавливает жизнь для мира меньшего и умаляет безнадежное хотение мира большего. Когда больший мир охладеет, засияет звезда Ничто не стоит между человеком и его единственным Богом, ежели только способен человек отвести глаза от полыхающего образа Абраксаса. Человек здесь, а Бог там. Слабость и ничтожность здесь, бесконечная творящая сила там… ("метафизическое" солнце здесь, наконец, совершенно абстрагировано от астрономического - оно стало звездой).

Текст заканчивается на некоей ноте "чисто гностического" онтологического оптимизма, обращенного к чаемому нами миру:

Здесь всё - тьма, холод и ненастье, там всё - Солнце .